Осмотревшись, Джерри узнал Олафа, о котором говорил Дерек; тот увлеченно трудился над игрой «Убей девчонку». В игре выделялось десять выстрелов, которыми необходимо было сразить шесть из десяти пластиковых обнаженных девушек, выполненных в натуральную величину, с помощью орудия, похожего на гарпунную пушку. Игра у него шла без особого успеха. Олаф был невысоким юношей с вечно страдальческим выражением лица, производившим впечатление, словно кто-то приготовил из него филе. Он положил оружие и направился к автоматической гадалке по рисунку ладони. Там он опустил в автомат монету и безвольно положил ладонь на секцию, выполненную из пульсирующего каучука. В тот момент, когда Джерри приблизился, машина отключилась, и в щели появилась маленькая карточка. Олаф вынул ее и изучающе осмотрел, затем нахмурился и покачал головой.

— Привет, Олаф. Дерек тебя ищет.

— Не твое это дело. — Голос у Олафа был вызывающий и одновременно жалобный; это был его обычный голос.

— Не совсем, Дерек просил меня поставить его в известность, если я увижу тебя.

— Мне кажется, тебе что-то от меня нужно. Ну, ладно. Я как раз потратил последнюю гинею, и мне нечего делать с арийцами.

— Ты ведь не еврейский мальчик? — спросил Джерри. — Не обижайся на мой вопрос, но ведь — нет?

— Заткнись! — Голос Олафа остался на той же ноте, но стал более определенным. — Мне осточертели люди вроде тебя.

— Да не обижайся ты, не обижайся, просто…

— Заткнись!

— Я лишь подумал, что, раз уж ты сказал…

— Ты не сможешь получить у меня наркоту, знаешь ли, — и Олаф повернулся к нему спиной.

Джерри прыжком обошел Олафа и снова оказался лицом к лицу с ним.

— Ну, послушай… — сказал Олаф.

— Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя прекрасное тело, Олаф?

— И не пытайся даже намекать на это, — ответил Олаф голосом, ставшим чуть менее определенным и чуть более мягким. — Ты, как-никак, ариец. А я не могу иметь ничего общего с арийцам. Это было бы гибельным.

— Бережешь девственность, Олаф, а?

— Не начинай снова. Люди вроде тебя — последние подонки. У тебя нет никакого понятия, что значит быть настоящим, духовным человеческим существом, знающим безграничный… — на лице Олафа появилась тонкая, высокомерная улыбка. — Самые последние подонки.

— И я об этом. Ты говоришь не как еврейский мальчик.

— Заткнись.

— Ну, ладно, иди, навести Дерека.

— Я не хочу иметь ничего общего с этим извращенцем!

— «Извращенцем»? Почему «извращенцем»?

— Это не имеет ничего общего с сексом — ты понимаешь, что я подразумеваю, говоря «не иметь ничего общего»? Это значит, не иметь дело с его идеями. Он извратил всю науку астрологию. Ты обращал внимание на то, каким образом он чертит свои диаграммы?

— А что там не так?

— В его диаграммах? Ты не видел его диаграмм? Он изобразит тебе что-нибудь за деньги.

— О, не «что-нибудь», Олаф.

— Где он?

— Последний раз я видел его вон там, — и Джерри указал в сторону дымовой завесы.

— Пусть радуется, что я хотя бы поговорю с ним, — кривляясь, Олаф пошел прочь. Прислонившись к автомату для чтения рисунка ладони, Джерри наблюдал за ним. Подошла шведка.

— Не знаю, сколько еще мы пробудем здесь, — сказала она. — У Шэйдса еще много жетонов.