Андрей Рубанов. Финист – ясный сокол
Сказ первый Глумила
Звать меня Иван. Есть второе имя, заветное, но я его потом скажу, и то – если ты мне придёшься по нраву. А не придёшься – не скажу. А третье имя, смертное, не скажу совсем. Его назову только богам, когда помру. Да, у меня есть бубен. Большой, в мой рост. Его завтра на лодке привезут. Есть и малые бубенчики – не скажу где. Скажу только, что отлили те бубенчики из такой чистой меди, что когда они звенят – даже змеи танцуют. Потому что если я тебе скажу, где мои бубенчики, – так ты меня возьмёшь да зарежешь, ради той чистой меди. Да, по-вашему я – скоморох. По-нашему – «глумила». Или «глумец». Шут, ага. Скоморох, скоробрёх. Конечно, я знаю ваш язык. Я сам венед. А ты, судя по говору, вятич. Вот, угадал. А отец мой помер. Пошёл в лес, и его зверь задрал. Когда он меня родил, ему было восемьдесят четыре года. Когда он помер, мне исполнилось пять. Но рассказ вообще не про меня, а про молодую девку. Если в рассказе нет молодой девки – это, как ты понимаешь, и не рассказ вовсе. Обязательно девка должна быть. Конечно, я не местный. Здесь у вас бывал – но очень давно. Может, лет семь назад. С тех пор всё тут изменилось. Лучше стало. Очень мне у вас нравится. Народу – толпа, все нарядные, на каждом углу пиво наливают и брагу. И девчонки красивые. Такие, что подойти страшно. Нет, я не робкий, я ж глумила, мы робкими не бываем. Перед старшинами не робею, в любой богатой гридне держусь как у себя дома, а девчонку увижу – сам не свой. Нет, ты мне так много вопросов не задавай. Лучше налей. Я буду рассказывать сначала коротко, затем всё более подробно. Моё лицо при этом может принять неприятное выражение. Кроме того, в определённое время я впаду в нарочитое состояние, могу крикнуть, или заговорить не своим голосом, или хватануть себя зубами за пальцы. Может и слюна изо рта пойти, или сопля из ноздри выбежать. Но в таком телесном проявлении не будет ничего стыдного. Я не обещал, что будет легко и приятно. Ничему не удивляйся, просто слушай и получай удовольствие. Понимаешь меня? Хорошо. Тогда слушай.
Очень, очень давно. Когда я был горячий, лёгкий, точный и весёлый. Когда моему разуму открывается расстояние между тем борзым мальчишкой и мною теперешним – я ужасаюсь и восхищаюсь силе водоворота времени, протекающего через всё живое. Коловрат всесилен, это так. С тех времён я прожил ещё две судьбы. Был вором, потом колдуном. Теперь живу четвёртую судьбу. Может, и не последнюю. Я мало помню из бестолковой юности. Только самое изумительное, самое стыдное и самое страшное. Наша память так устроена. И вот эта девка была самый изумительный человек, которого я встретил в те лета. А всё, что с ней случилось, – самая страшная быль изо всех моих былей. В прочие годы передо мной появлялись и другие невероятные люди, скроенные по удивительным меркам, туго заряженные силой жизни. Но девка Марья первая из них встретилась мне в мельтешении людской гущи. Поэтому она навсегда со мной останется: на дне разума, в самой твёрдой памяти. Моя мать была обычная баба, дочь бортника. А отец тоже был глумила. Скоморох. И мать, когда влюбилась, с ним ушла, и так родился я. И дед мой тоже был глумила, и прадед. Навыков много в этом деле, и они передаются от отца к сыну. Но не обязательно: бывает, что отец – какой-нибудь простой засечный оратай, а сын – и поёт, и играет, и чего только не вытворяет. Вот мой друг тех времён, рыжий Кирьяк – он был именно такой. Глумила в первом колене. А я – потомственный, и число колен моих велико: мой род от Дамира, и от Глеба, и от Владуха, и от Новика, а там дальше и другие есть, и слава их гремела по всей Оке до самого Итиля и дальше до Лукового моря. |
