. . . . . . . . .

         . . . . . . . . .

         Сирот и вдов он не был благодетель,

         Но нищим иногда давал гроши

         И называл святую добродетель

         Первейшим украшением души.

         Об ней твердил в семействе беспрерывно,

         Но не во всем ей следовал подчас

         И извинял грешки свои наивно

         Женой, детьми, как многие из нас.

         По службе вел дела свои примерно

         И не бывал за взятки под судом,

         Но (на жену, как водится) в Галерной

         Купил давно пятиэтажный дом.

         И радовал родительскую душу

         Сей прочный дом – спокойствия залог.

         И на Фому, Ванюшу и Феклушу

         Без сладких слез он посмотреть не мог…

         . . . . . . . . .

         . . . . . . . . .

         В неделю раз, пресытившись игрой,

         В театр Александрынский, ради скуки,

         Являлся наш почтеннейший герой.

         Удвоенной ценой за бенефисы

         Отечественный гений поощрял.

         Но звание актера и актрисы

         Постыдным по преданию считал.

         Любил пальбу, кровавые сюжеты,

         Где при конце карается порок…

         И слушая скоромные куплеты,

         Толкал жену тихонько под бочок.

         Любил шепнуть в антракте плотной даме —

         (Всему научит хитрый Петербург) —

         Что страсти и движенье нужны в драме

         И что Шекспир – великий драматург, —

         Но, впрочем, не был твердо в том уверен

         И через час другое подтверждал;

         По службе быв всегда благонамерен,

         Он прочее другим предоставлял,

         Зато, когда являлася сатира,

         Где автор – тунеядец и нахал —

         Честь общества и украшенье мира

         Чиновников за взятки порицал, —

         Свирепствовал он, не жалея груди,

         Дивился, как допущена в печать

         И как благонамеренные люди

         Не совестятся видеть и читать.