|
Двор был громадный и весь забросан, трудно было разобрать чем. Здесь было много бревен, досок, балок — все это в беспорядке, вперекос, перемешано с углем, железом разного сорта, с опилками, стружками, пустыми бочками из-под извести. Вокруг двора стояло несколько приземистых деревянных строений, похожих на сараи, но через крыши их выходили трубы, а из труб валил дым самых разнообразных оттенков и густоты, следовательно, это были не сараи. В одном из строений, более солидном, что-то делали с деревом, и дереву было, видимо, неприятно: оттуда неслись стоны и вопли самых разнообразных оттенков: тихие, гулкие, низкие звуки — звуки привычного и безнадежного протеста; звуки нервные, визгливые, раздражительные; наконец, время от времени вырывался настоящий вопль, отчаянный, душераздирающий, невыносимый. Возле этого здания стояло несколько длинных подвод, рабочие сбрасывали с них доски.
Выйдя из парка, Игорь остановился, выбирая, как легче пройти, и рядом с собой увидел группу людей: Алексей Степанович без шапки, в сапогах и военной рубашке хаки, Витя, Клава Каширина и еще двое. Один из них полный, с брюшком, с круглой головой, выбритой начисто, а может, быть, просто лысый. Игорь догадался: это и был знаменитый заведующий производством — Соломон Давидович Блюм. Он торжественно показывал рукой на широкое, приземистое, барачного типа здание, выстроенное недавно, и тем не менее производящее отталкивающее впечатление. Трудно было установить, из чего оно сделано: из обрезков, щепок, старой фанеры, глины? Покрыто оно тоже весьма странной смесью из самых различных материалов: железа, фанеры, толя, а в одном месте красовалось даже несколько рядов черепицы. Это было очень длинное здание, и именно поэтому бросалась в глаза его несуразность: здание довольно круто спускалось в сторону пруда, и его наклонная, скошенная конструкция дико противоречила всякому привычному представлению о строении. Как будто пораженный этим внезапным величием, Захаров стоял на опушке парка, шевелил руками в карманах галифе и смеялся: — Да-а! Я приблизительно предчувствовал нечто подобное, но… все-таки… Витя хохотал, наклоняясь к земле: — Вот молодец, Соломон Давидович! За неделю построил! Клава улыбнулась сдержанно. Виктор сказал: — Это и называется: стадион имени Блюма. Соломон Давидович выпятил полную стариковскую губу: — Что вы такое говорите, имени Блюма? Это плохой сборочный цех? Плохой? Да? Захаров увидел Игоря: — Чернявин, иди сюда. Игорь вытянулся, красиво — это было несомненно — поднял руку и успел заметить любопытствующий взгляд Клавы Кашириной: — Здравствуйте, товарищ заведующий! — Здравствуй. Иди сюда. Ты ведь человек ленинградский, всякие дворцы видел. Как тебе нравится сборочный цех? — Вот этот сарай? — Это стадион, — повторил Виктор. Соломон Давидович произнес спокойно: — Пускай себе сарай, пускай себе стадион, зато в нем можно работать. Игорь спросил: — А он не завалится? Блюм возмутился так серьезно, как будто он давно знал Игоря и обязан был считаться с его мнением: — Вы слышите, что он говорит: завалится! Волончук, он завалится или не завалится? Скучный, нескладный, состоящий из каких-то мускульных узлов инструктор Волончук — правая рука Соломона Давидовича — ответил невозмутимо, определяя судьбу стадиона с завидной беспристрастностью: — С течением времени должен завалиться, но нельзя сказать, чтобы скоро. — Через год завалится? — Через год? — Волончук внимательным взглядом присмотрелся к стадиону. — Нет, через год он не завалится. Другое дело, если, скажем, дожди большие пойдут. |
