Мне и без него все было понятно, но даже прояви я недогадливость, поведение нашей хозяйки дало красноречивый намек. Вернувшись назад, заново подкрашенная, она тяжело дышала – я сообразил, что это последствие тугого корсета, поддетого под платье. Мне, прекрасно знакомому с ее повадками, не нужно было слов. Все читалось и в ее беспокойно бегающем взгляде, и в той веселости, с которой поддерживала она разговор, явно не в силах дождаться, когда мы останемся наедине. Спринг не замедлил откланяться, церемонно поцеловав ей руку и рассыпавшись в благодарностях за ее доброту и заботу о двух попавших в беду соотечественниках. Когда Брут увел его за собой, Сьюзи заметила, что капитан показался ей настоящим джентльменом и человеком надежным, но есть в нем нечто суровое и зловещее, заставляющее ее всю прямо трепетать.

– Впрочем, разве не должна я то же самое сказать и про тебя, милый? – хихикнула она и притянула меня к себе, запустив одну руку в волосы, а другой оглаживая меня повсюду. – О-ох, небеса! Иди же ко мне! Ах, ты ничуть не изменился, ни капельки! Ах, как мне не хватало тебя, мой милый негодник!

Озорная старушка, признаюсь вам: она засасывала мои губы своим жадным алым ртом и шептала мне на ушко эпитеты, от одного воспоминания о которых мне делается стыдно; впрочем, они оказали на меня нужное действие, как и то, насколько мастерски она сумела снять с меня все, ни на секунду не вынимая языка из моей глотки. Мне приходилось знавать дамочек покрасивее и не уступающих ей в искусстве разврата, но что до умения подкидывать дрова в губительный костер похоти – как именовал это Арнольд – тут ей не имелось равных. Когда она склонилась надо мной на кушетке, облизывая губы и нежно лаская затянутым в шелк коленом, одновременно не спеша высвобождая из корсета свои роскошные груди и начиная душить меня ими, я забыл обо всем.

– Ты и впрямь попал в беду, мой соотечественник, – говорит она хрипловатым голосом. – Я буду терзать, мучить и поедать тебя заживо, и если, когда все закончится, сюда пожалуют фараоны, тебя возьмут тепленьким, потому как ты и рукой двинуть не сможешь от утомления!

В последнем я не сомневался, проведя с ней пять незабываемых дней и едва пережив их. Сьюзи из породы тех неутомимых животных, которым все мало – прям как я, только еще хуже, и теперь она принялась за работу с энергией подвыпившей или накурившейся гашиша Мессалины. По моим прикидкам, прошло часа два, прежде чем она, издав последний визг, скатилась на пол, где и осталась лежать, стеная, что никогда-никогда-никогда-де ей не доводилось и впредь не доведется переживать такого. С ней всегда так: сейчас начнет плакать. И точно – послышался всхлип, за которым последовали рыдания, завершившиеся бульканьем – это Сьюзи успокаивала себя убойной дозой портвейна.

Я, как бывает, забылся сном, что неудивительно, так как забавы с мадам Уиллинк способны изнурить даже Голиафа. Но спустя некоторое время я очнулся и, помятуя совет Спринга, начал раздумывать, не стоит ли, в знак бесконечной своей признательности, так сказать, устроить еще один раунд – ей идея явно придется по вкусу. Должно быть, сказались недели сугубого воздержания, иначе я предпочел бы наслаждаться столь необходимым после чертовски трудного дня отдыхом. Но едва я повернулся и стал наблюдать, как она прихорашивается у зеркала, аппетитная, как конфетка, в своих чулочках на поясе, то поймал себя на мысли, что идея и сама по себе не так уж дурна. И когда Сьюзи потянулась и принялась припудривать свои груди кроличьей лапкой, я воспользовался моментом и сграбастал ее. «О нет, Бичемп, – визжала она, – только не опять, честно. Признайся, развратник, ты же не собираешься в самом деле?…» Но я был тверд, как алмаз, если вы понимаете, о чем речь, и наступал, пока она не взмолилась оставить ее в покое – что означало, ясное дело, «ради бога, не останавливайся».