И тут, словно мне было недостаточно давешних испытаний, я попытался восстановить свои силы, воспользовавшись услугами одной из этих пышнотелых, вечно голодных афганских амазонок. Она была хороша в спаривании, но отнюдь не в прожаривании, так что, отведав что-то из ее меню, я подцепил холеру. Несколько месяцев я провалялся в полубреду, и потребовалось долгое и относительно спокойное путешествие домой, чтобы я смог восстановить свои силы, обнять мою любимую Элспет и насладиться ролью героя, вернувшегося в родные Палестины. И, должен добавить, героя, решившего уйти на покой — на фронт меня теперь никакой силой не затащишь, хоть всех обозных быков впрягай. (Подобное обещание я давал себе добрую дюжину раз, и Господь-свидетель, сам бы я слово сдержал, но невозможно бороться с судьбой, особенно если имя ей — Палмерстон.)

Так или иначе, летом 1856-го, я блаженствовал в полной безопасности на половинном жалованье штабного полковника, а вокруг даже и не пахло войной, за исключением разве что персидского фарса, который можно было не принимать в расчет. Я уютно устроился с супругой и маленьким Гавви (первым плодом нашего союза, бездонным водохлестом-семилеткой) в хорошеньком домике на Беркли-сквер, который, благодаря наследству Элспет, мы очень мило обставили. При случае я заскакивал в гости к конногвардейцам, где возглавлял клуб любителей веселой жизни и время от времени развлекался со шлюхами направо и налево, чтобы немного разнообразить свою личную жизнь с моей любимой, но безмозглой красоткой. При этом весь Лондон боготворил меня как героя — ведь это я участвовал в настоящем Армаггедоне и сражался за Бога и Отечество (как предполагалось). К тому же еще просочилось достаточно много лестных для меня слухов о моих личных исключительно важных и секретных подвигах в Средней Азии (от результатов которых правительство вынуждено было отказаться из-за наших деликатных мирных переговоров с Россией) для того, чтобы все решили, что Флэши снова превзошел сам себя. Так, в стране, охваченной патриотической лихорадкой чествования возвратившихся героев, я оказался на вершине популярности и восхищения — поговаривали даже, что я получу один из этих новомодных Крестов Виктории (оно того стоило), но мне кажется, что Эйри и Кардиган — эти завистливые ублюдки — разделили награды между собой.

Полагаю, что Эйри, который был начальником штаба Раглана в Крыму, так и не забыл про мой маленький недосмотр под Альмой. Помнится, кузену королевы — юному сластолюбцу Вилли снесло голову как раз тогда, когда он находился под моим присмотром. А Кардиган в свою очередь возненавидел меня из-за того, что я возник из шкафа подобно пьяному привидению — в самый раз, чтобы помешать ему оседлать мою дорогую Элспет (как вы помните, супружескую верность она соблюдала не лучше меня). С тех пор как мы вернулись домой из-под Балаклавы, я не предоставил ему ни малейшего повода испытывать ко мне хоть какую-то симпатию.

Понимаете, в то лето вокруг Кардигана то и дело слышались злобные сплетни насчет его вины в разгроме Легкой бригады — не столько насчет ошибочности его распоряжений (что было спорно, если вас интересует мое мнение), сколько насчет его личного поведения под жерлами пушек. Да, он возглавлял атаку, а я был неподалеку на своей обезумевшей лошади, пуская ветры со страха, но после того как мы ворвались на батарею, он едва ли задержался на пару минут, чтобы обменяться парой-другой ударов с русскими канонирами, как тут же развернулся в обратный путь — домой, подальше от опасности. «Не слишком хороший стиль для командира», — говорил я, хотя сам в то же время прятался под пушкой. Не то, чтобы я мог предположить, что он боялся — у нашего славного лорда Ну-ну просто не хватило бы мозгов, чтобы испугаться по-настоящему. Но он начал отступление даже без необходимой паузы, чтобы обозначить победу, а поскольку у него хватало врагов, готовых поверить в худшее, слухи поползли вовсю.