Асиендадо отрицательно покачал головой. У него созрело какое-то решение.

— Ну, так вам придется отправиться одному, дон Марсиаль, — сухо заметил он.

— Что такое? — внимательно вглядываясь в лицо асиендадо, переспросил дон Марсиаль. — Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что я не буду возвращаться той дорогой, по которой сюда пришел, что я не пойду вообще назад… не побегу, одним словом.

Этот ответ как громом поразил Тигреро.

— Что же вы думаете делать?

— А вы не догадываетесь? Зачем мы сюда пришли? Зачем мы так долго идем по пустыне?

— Но, дон Сильва, теперь обстоятельства изменились. Воздайте мне справедливость, до сих пор я шел с вами безропотно и все это время был превосходным проводником.

— Охотно признаю это. Но прошу пояснить мне вашу мысль.

— Дон Сильва, до тех пор, пока мы должны были бродить только по прериям, я покорно повиновался вам во всем, не пытаясь противится вашим планам, так как хорошо понимал, что вы должны были так поступать, и соглашался с вами. Теперь же, если бы мы были одни, я бы также безропотно склонился перед вашим твердым решением. Но подумайте, ведь с вами ваша дочь, ведь вы и ее хотите подвергнуть невообразимым мучениям дикой пустыни, куда вы собираетесь заставить ее следовать за собой и откуда вы оба, вероятно, не выберетесь живыми.

Дон Сильва не отвечал.

Тигреро продолжал:

— Отряд у нас совсем маленький, припасов едва хватит на несколько дней, а вы прекрасно понимаете — чтобы осуществить задуманное вами, нужно очень хорошо подготовиться. Если нас там застигнет буря, то мы погибнем!

— Все, что вы говорите, справедливо, я это понимаю, и все-таки не могу последовать вашему совету. Выслушайте меня, в свою очередь, дон Марсиаль. Граф де Лорайль — мой друг, скоро он будет моим зятем, и я говорю это не для того, чтобы огорчить вас, а чтобы объяснить вам мое отношение к нему. Ведь это для меня, чтобы вырвать из рук индейцев меня и мою дочь, он без всякого колебания, не раздумывая, движимый только благородством своего сердца, отправился в глубь пустыни. Могу ли я дать ему погибнуть, даже не попытавшись спасти его? Разве он не иностранец в Мексике, наш гость, одним словом? Мой долг попытаться спасти его, чего бы это ни стоило.

— Ну, если это так, дон Сильва, то я не буду больше отговаривать вас. Не буду говорить также, что человек, за которого вы хотите отдать замуж свою дочь, не более чем авантюрист, изгнанный из своей страны за неблаговидные поступки, который в браке с доньей Анитой видит одно только ваше непомерное богатство. Всему этому и еще многому другому, чему я могу представить вам неопровержимые доказательства, вы все равно не поверите, так как увидите в моих действиях стремление уничтожить соперника. Поэтому не будем больше говорить об этом. Вы хотите проникнуть в пустыню, и я последую за вами, чего бы это мне ни стоило. Вы всегда будете меня видеть рядом с собой, готового защитить вас и помочь вам. Но раз уж настал час откровенных, чистосердечных признаний, то, чтобы между нами не было ни малейшего облачка, чтобы вы хорошо знали человека, с которым вы решаетесь на такой отчаянный шаг, чтобы вы могли питать к нему полное и сердечное доверие…

Асиендадо с изумлением уставился на него.

В этот момент занавесь, закрывавшая вход в помещение доньи Аниты, поднялась. На пороге появилась молодая девушка, медленно вошла в залу, тихо опустилась перед отцом на колени и, обернувшись к Тигреро, произнесла.

— Теперь, дон Марсиаль, продолжайте, быть может, отец нас простит, видя, что я так молю его о прощении.