– Эстер, – тихим, сдавленным голосом произнес Джозеф. Эйбу он сказал: – Пожалуйста.

Эйб начал читать, и Эстер заревела прямо в мокрый шелк купального костюма Флоренс. Ей представилось, как буквы иврита плывут по воздуху и сплетаются вместе, окутывая Флоренс невидимым покрывалом и охраняя ее. Когда Эйб приступил к Шма , Джозеф присоединился к нему.

– Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад. Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один. Как много раз Эстер слышала эту молитву? Тысячу? Больше? Задумывалась ли когда либо о ее значении? Джозеф был ближе к старым традициям, Джозеф вырос в маленьком штетле в Лаккенбахе, где возможностей недоставало, а еврейских законов водилось в избытке.

Женщин не обязывали читать Шма, но через некоторое время Эстер тоже начала сквозь слезы бормотать слова. Возможно, что произнося молитву на этом пляже в этот день, Эстер сможет защитить дочь от неизвестности, которую не может видеть и даже представить. Она прошептала:

– Адонай элоэйхэм. Адонай элоэйхэм. Господь – Бог ваш.

* * *

Пока женщины Хевра Каддиша проводили ритуал техора, омывая тело Флоренс и одевая его в тахрихим , который принесли по случаю, Эстер и Джозеф сидели на диване в передней Похоронного дома Рота и беседовали с ребе Леви.

Ребе, которого конгрегация наняла пять лет назад, едва ли был достойным. Он походил на раввина своей седеющей бородой и очками на самом кончике носа, но по мнению Эстер, его более волновала успешность денежных сборов конгрегации, нежели духовность ее членов.

Ребе Леви предложил найти Флоренс шомера  – члена общины, который проведет с телом ночь, – но Джозеф и слушать не захотел, что они оставят дочь с чужими.

– Это будет длинная ночь, – выразил сомнение ребе. – Вы уверены?

– Я ее отец, – сказал Джозеф, и это простое объяснение заставило Эстер почувствовать гордость, что она вышла за него замуж, что выносила детей, которые сделали эти три коротких слова истиной.

Эйб Рот прошелся по шкафам похоронного дома и вернулся с темно серым пиджаком и норковой накидкой. Он передал пиджак Джозефу, который оставил его лежать на коленях. Затем он накинул пахнущую нафталином норку на плечи Эстер. Она поблагодарила его и невольно задрожала. Впервые она осознала, что все еще одета в купальный костюм.

Ребе Леви спросил у Эстер, приедет ли из Филадельфии ее семья, и она ощутила нарастающее раздражение. Ее отец умер десять лет назад, а мать – три года назад. Ребе много раз читал по ним Кадиш.

– Нет, – отрезала она без дальнейших разъяснений.

– Подойдет ли вам послеобеденная служба?

Эстер посмотрела на Джозефа, от которого обеим дочерям достались ярко выраженные скулы. Они были к лицу Флоренс, но Фанни делали слишком серьезной, даже в детстве.

Она прошептала имя Фанни. Неужели впервые после смерти Флоренс она хотя бы мельком подумала о живой дочери?

– Джозеф, – сказала она громче. – Фанни.

Джозеф потер руками виски, будто не мог больше воспринимать новую информацию.

Нельзя было проводить похороны. По крайней мере, публичные.

– Фанни нельзя знать.

– Фанни не в порядке? – спросил ребе.

Он знал о ее прошлогодней потере. Большая часть общины была в курсе. Фанни доносила ребенка почти до родов, и многие женщины в общине так или иначе уверяли ее, что форма живота указывает на мальчика. Кейн хоре . Ребенок действительно оказался мальчиком, но это не облегчило возвращение Фанни в храм на большие праздники.

– Фанни снова ждет ребенка, – объяснила Эстер, чувствуя, как закипает кровь. – Она уже две недели лежит в больнице Атлантик Сити. – Она точно упоминала это в его присутствии.