— Вот это уже ближе к нашей идеологии. Если только под «единым правителем единого мира» вы имеете в виду не себя.

— Увы, пока что — не себя, — сдержанно и высокомерно, в английской манере, улыбнулся барон.

— Насколько мне известно, на сегодняшний день в армейском журнале опубликовано всего лишь одно ваше научное определение, — слово «научное» штурмбаннфюрер гестапо произнес с неприкрытой иронией. — Уж не помню, какое именно. Зато помню, что само изыскание именуется «Методы психологической обработки населения на освобожденных от коммунистов территориях». Когда это вы успели набраться опыта психологической обработки покоренного населения настолько, что стали поучать других?

— Скорее, делиться размышлениями и прогнозами. Или предсказаниями. Как вам будет угодно.

— Но война только началась. Создается впечатление, что написана она еще до того, как наши войска…

— Естественно, «до того». В этом-то и вся ее ценность. Наши офицеры, особенно те, кто связан с СД, гестапо и полевой жандармерией, должны были получить хоть какие-то навыки работы с населением. Что же касается итоговых исследований, то, как и полагается, они появятся после окончательного покорения России.

Выслушав аргументы оберштурмфюрера, фон Роттенберг слегка растерялся: позиция сопоставления времени нападения на Россию и написания статьи, которую он считал стопроцентно проигрышной для барона, неожиданно оказалась в системе его доводов чуть ли не основным стимулом для исследований.

— В общем-то, в какой-то степени, вы правы… Но мне жаль ваших усилий. А знаете почему? Да потому что очень скоро население этой Славянии напрочь забудет о коммунистических наставлениях, как о кошмарном бреде. Точнее, забудут те, кому все еще позволено будет это население олицетворять. Так что сочувствую по поводу изначальной ненадобности ваших трудов, господин «Великий психолог великой войны».

— Как знать, как знать… — задумчиво парировал барон, придавая выражению своего лица некую прорицательскую загадочность.

— Предаваться подобным сомнениям в разговоре с офицером гестапо… — озадаченно повел подбородком штурмбаннфюрер. — Это небезопасно даже для диверсанта.

— Дело не в реакции офицеров гестапо, — жестко парировал барон, — а в том, что в ближайшие годы спрос на методические разработки, подобные моей, только усилится.

— И на просторах Германии — тоже? Опасное предположение.

— О рейхе пока что речь не идет. Не нужно перевирать факты, господин штурмбаннфюрер. Вы не на допросе у себя в гестапо.

Майор СС замялся. Он и сам понял, что увлекся. Барон фон Штубер, сын генерала Штубера, имеющего прямой доступ к фюреру, — не тот объект, на котором следует испытывать свои гестаповские методы провокаций.

— Это всего лишь предположение, — вежливо попытался он сгладить остроту стычки. — В порядке полемики.

2

Сбитый немецкий самолет каким-то чудом все же приземлился на самом краю степного плато, и теперь, завалившись на разломанное крыло, застыл с приподнятым хвостом, между крутым обрывом и наползавшим на него оврагом.

К дымящейся машине приближалось целое отделение морских пехотинцев, но их вдруг расчленила аллюром лихая наездница на высоком пегом коне.

— Расступись, кавалеры безлошадные! — прокричала она, едва не сбив с ног командовавшего этими «марафонцами» коренастого широкоплечего лейтенанта Лощинина. — Дай дорогу настоящей кавалерии!

— Куда ты?! — прокричал ей вслед командир-«безлошадник» в расстегнутом, насквозь пропотевшем кителе, бежавший с пистолетом в одной руке, — Стоять! Кто-нибудь из пилотов мог выжить!

И хотя наездница даже не попыталась попридержать коня, морской пехотинец успел обратить внимание на оголившиеся крепкие икры в хромовых сапогах и резко очерченные, по-мужски развернутые плечи, охваченные плотной голубой блузкой.