С башни было видно, как Балстрод и доктор Мэгрю ехали в направлении Гексама. На первом этаже башни, в банкетном зале, Додд аккуратно смел веником в совок с каминной решетки пепел своего бывшего хозяина. Потом он выбрал из совка посторонние предметы — все то, что составляло часть посмертного оформления старого Флоуза, — а пепел вынес и высыпал в парнике, где выращивались огурцы. Все это время Локхарт и Джессика стояли наверху башни, рядом друг с другом, преисполняясь стремления и решимости быть впредь просто самими собой.

Совершенно иначе, однако, чувствовали себя в это же время Миркин и те работники акцизного управления, что вновь приехали сейчас в Гексам. Особенно не в себе был Миркин, не подозревавший, что ему предстоит еще долго пребывать в таком состоянии. Он и не мог бы снова стать самим собой, поскольку уже не понимал, какое же его «я» — настоящее. Старший инспектор налоговой службы (из отдела по дополнительному налогообложению, специализирующийся по случаям уклонений от уплаты налогов), он снова лежал в больнице без каких-либо видимых повреждений, но внутренне совершенно искалеченный многочисленными последствиями полученного на болоте облучения волнами ультранизкой частоты. Его состояние приводило в полное замешательство врачей, которые никак не могли разобраться, о каком заболевании говорят симптомы этого пациента. С одного конца своего тела он постоянно мелко дрожал. С другого же конца столь же постоянно пребывал в прекрасном состоянии. Врачи никогда не сталкивались с чем-либо подобным. Причем только после того, как приехавший посмотреть столь необычного больного доктор Мэгрю посоветовал положить в гипс обе его ноги вместе, чтобы они перестали вибрировать, — только после этого Миркина удалось уложить в постель. Но и тут он продолжал то завывать, то взлаивать, а то вдруг начинал требовать, чтобы ему принесли должностную инструкцию или дополнительные документы на проверку. В конце концов ему просто заткнули рот кляпом, а голову обложили пузырями со льдом, добавив в них для тяжести свинца, чтобы голова не дергалась.

— Он определенно свихнулся, — бесплатно проконсультировал больного доктор Мэгрю, наблюдая, как старший инспектор дергается и подпрыгивает на кровати. — Лучше всего было бы поместить его в войлочную палату. Для него это было бы самое безопасное. И к тому же войлок заглушал бы шум.

— Да, желудок у него совершенно ничего не удерживает в себе, — согласился врач, пригласивший Мэгрю на консилиум, — и шум от него стоит очень неприятный.

Как будто специально для того, чтобы еще более затруднить установление верного диагноза, Миркин — к которому до сих пор не вернулся слух — не отвечал на вопросы, даже когда у него пробовали узнать его имя и адрес, а когда у него вынимали кляп изо рта, начинал выть еще громче. Его вытье привело к тому, что за стенкой, в родильном отделении больницы, пациентки стали жаловаться и требовать, чтобы этого психа перевели куда-нибудь в такое место, откуда его не было бы слышно. Доктор Мэгрю немедленно согласился с этим и выписал направление в местную психиатрическую больницу на том совершенно естественном основании, что человек, противоположные части тела, которого со всей очевидностью рассогласованы между собой и который, по всей видимости, потерял память, — такой человек страдает неизлечимым раздвоением личности. В итоге мистер Миркин — при полном сохранении его анонимности, что отвечало профессиональным требованиям налоговой службы, — сам превратился всего лишь в статистическую единицу, был взят на казенный кошт, занесен в положенные списки и реестры и помещен в самую изолированную, хорошо обитую войлоком палату.