|
Он вешает у себя в квартире портрет любимого писателя, которого читал однажды, еще будучи мальчиком, тыкает в него пальцем, говоря с умилением: «Это мой учитель!» отчего портрет коробится и линяет… Эпоху великих реформ он уважает искренно потому, что без великих реформ ему на земле было бы совершенно нечего делать. Великие реформы увеличили культурную массу, то есть создали клиентов и пациентов, а также и учреждения, в которых порядочные люди за известный оклад производят культурную работу. Преобладающее настроение порядочного человека скромно-кислое… но в пьяном виде он непременно вспоминает свою alma mater и со слезами кричит; «Gaudeamus igitur», после чего обнаруживает желание дать кому-нибудь в зубы, но редко позволяет себе делать это, а обыкновенно едет к девочкам… Он не прочь получить небольшую конституцию или хотя бы маленький орденок. Всю жизнь хвалит англичан за их уменье быть культурными и искренно любит ростбиф… В голове у него парит такой строгий порядок, что хочется сунуть туда палку и перемешать мозги… Но будет! Я устал, вы — тоже…
Сурков резким движением отвернулся от Шебуева и, скорчившись в кресле, нервно застучал пальцами по его ручке. Шебуев задумчиво молчал. В окна комнаты смотрело вечернее солнце. Было тихо и грустно. — Соблаговолите изречь что-нибудь… — проговорил Сурков, не оборачиваясь к гостю. — Что я скажу? — спросил сам себя Шебуев и, помолчав, хлопнул себя по коленям ладонями длинных рук. — Нарисованный вами порядочный человек… букашка противная… это так… Но у меня нет вашей непримиримости… нет этой остроты чувства… Вы, кажется, смотрите на жизнь эстетически… я проще и грубее… Человек я черный. — Вы не… откровенный человек… — А может быть… Сурков вдруг повернулся к нему и раздражительно крикнул: — С какой это чёртовой высоты вы смотрите на людей? Откуда у вас эта снисходительная нота в голосе? — Что вы? — удивленно спросил его Шебуев, поднимаясь с кресла. — Я? Действительно, я… кричу… Вы извините, однако… Скучно, как во чреве китовом… Вокруг какая-то теплая слизь… Вы не сердитесь, пожалуйста… у меня нервы, должно быть… Он стоял пред Шебуевым, опустив голову, и в его позе было что-то очень трогательное и милое. — Я не сержусь… Меня просто нервозность ваша поразила… Ну, надо идти… — Пойдемте гулять? — Пойдемте! — Вот хорошо… Я сейчас оденусь… Он уже сделал движение, чтоб уйти, но Шебуев взял его руку и, потянув к себе, с ласковой улыбкой спросил: — Так деньги-то вы дадите? Сурков взглянул на него с недоумением и вдруг расхохотался. — Нет, вы молодчина! Ей-богу!.. — Давайте-ка! Что дурить? Дело хорошее… — Ах, чёрт возьми! Я дам… дам… Ведь вы, впрочем, знали, что дам? — Не совсем… не был уверен… — Ну что уж скромничать! Так я дам деньги… Но — я даю не потому, что вы убедили меня в пользе дела, и вообще не из каких-либо высших соображений, а только потому, что это мне выгодно… — Я вас не убеждал, — спокойно сказал Шебуев, — вы сами дали… — Сам? — Ну да! Я предложил — вы согласились… — Чёрт вас возьми! А ведь верно! Нет, вы… человечек любопытный! Смеясь, он ушел одеваться. А Шебуев, оставшись один в комнате, заложил руки за спину и, подойдя к ящикам с медалями, висевшим на стене, стал их рассматривать, тихо и спокойно посвистывая. |
