Мильтон нехотя убрал руку с его плеча.

– Ну, не хочешь по хорошему, значит, с нами поедешь…

– Ваша воля… – вздохнул Кирьян.

– Да ты прям как попик! – осклабился милиционер. – Небось и в Бога веришь, и в церковь ходишь? И этот вон… – кивнул на Федора, – крестами себя осеняет, как заведенный… Гнездо тут, что ли, у вас сектантское?

– Мы не сектанты, а православные, – сказал Кирьян.

– Вот те на! – искренне изумился страж порядка. – И это я слышу в советском учебном заведении! Да тут с вами другим товарищам следует поработать… И крепко поработать! Возьмем на заметочку, значит… А Арсений, кстати… – Взглянул на Кирьяна с пытливым прищуром. – Он то чего? Тоже в церкви поклоны бьет, грехи отмаливает?

– Время ему не пришло, – сказал Кирьян. – А придет – станет.

– Ну… ладно, – после раздумчивой паузы произнес милицейский чин. – Интересный ты парень… Но коли прознаю, что… – Договорить он не успел: на пороге внезапно вырос Арсений.

Веселый, нетрезво покачивающийся, оглядел помещение бесшабашным и плутоватым взором, затем развел руки картинно, поклонился в пояс обомлевшему милицейскому собранию и, отодвинув плечом бородатого дворника понятого, приветливо изумился:

– Вот, так и гости у нас под утро! Здравия вам желаю, граждане начальнички! Что случилось, что кто натворил? Неужели Федя с Кирюшей? Ай яй яй! Ну, сознавайтесь, пацаны, чего учудили? Мне прямо таки любопытно, честное пионерское слово! А кроватка моя чего перевернута? Неужто и я под чужой разбор пристроился?

Общий яростный рык милицейской своры был ему ответом. А в следующую минуту был Арсений ловко и жестко сбит с ног, уткнут лицом в пол, обыскан и закован в железо наручников. А после вздернут за шиворот натруженной умелой рукой и вынесен в коридор в топоте сапогов и в шерстяном шорохе шинельного сукна, и только с лестницы донесся его глумливый, через боль, голос:

– За что, паскуды?! Я со свиданки вернулся, я спать обязан! И ничего я не пьяный, я в жопу трезвый! В чем виновен, скажите? Где прокурор, б…?!

Серегин. ХХ век, Девяностые годы

Завершив эпопею с видеопиратами и с их криминальными опекунами, Серегин очутился в полосе бездеятельности и уныния. Он чувствовал себя абсолютно лишним на развалинах старой страны, где, как на разоренном муравейнике, копошились миллионы людей, пытаясь выжить по новым принципам провозглашенного капитализма, суть которого представлялась достаточно смутно. С другой стороны, существовали страны, где капитализм отстроили давно, на совесть, а потому многие тысячи бывших советских граждан, уставшие от бесконечного рытья всяческих котлованов, решили поменять муки очередного грандиозного зачинания на умеренные трудности эмиграции, ринувшись вон из разваленного государства. Толпы страждущих охватывали здания посольств, стремясь за заветными визами, пусть краткосрочными – там разберемся! – и эмиграция к концу восьмидесятых порой напоминала эвакуацию.

К паникерам, сулившим стране голод, разруху и непременное возрождение тирании, Серегин не примыкал, а вот побывать за границей и попытать там счастья ему хотелось, тем более исчезнуть из города, где его активно искали взбешенные бандиты, следовало хотя бы из соображений элементарной безопасности.

Помог школьный друг Кеша, также недавно вернувшийся из армии, ныне праздношатающийся, подрабатывающий где придется и безоглядно устремленный в страну своей мечты – Америку, которую, как и Серегин, видел лишь фрагментарно на экране телевизора – в новостных программах и в размытых копиях переписанных видеолент. Отсутствие объективной информации Кешу не смущало: страна Америка существовала в его сознании неким вожделенным раем земным.