|
Кругом дома, на пространстве приблизительно трех гектаров, почти все деревья были вырублены и место из-под них вскопано заступом. В ста шагах от домика помещались сараи, где хранилось зерно, солома и вообще все съестные припасы владельцев домика. Между сараями и домом, ближе к последнему, приютился курятник, откуда доносилось кудахтанье штук двадцати кур. В конюшне, рядом с курятником, две сильные лошади с аппетитом уничтожали корм, доверху наполнявший ясли. Громадная свинья, окруженная полудюжиной поросят, с веселым хрюканьем плескалась в помоях; утки с громким кряканьем копошились в болоте, которое тянулось до самой реки. К столбу, вбитому у самого берега в песок, была привязана легкая из березовой коры пирога, где сушились различного рода сети. В заключение остается еще сказать, что перед дверью на солнце спали две великолепные охотничьи собаки — одна черная, а другая рыжая.
Внутреннее убранство домика напоминало обстановку ферм в Нормандии. То же самое расположение комнат; та же самая мебель. Все различие заключалось только в том, что пол здесь был деревянный, а не земляной или кирпичный, как во Франции. Печка одной стороной примыкала к стенке и отделяла кухню от залы, где обыкновенно проводили время хозяева домика. Затем, к зале примыкали еще две очень небольшие комнаты-спальни. Вся меблировка состояла, главным образом, из постели с занавеской из зеленой саржи, кропильницы и распятия в головах; затем, большой обеденный стол, потемневший от времени, несколько деревянных сундуков, в которых хранилось белье и платье, квашня, поставец с самой необходимой посудой, длинное старинное ружье, висевшее около очага, между пороховницей и мешочком, с пулями, словом, все, — кончая длинной трубкой с чубуком из дикой вишни и красными коленкоровыми занавесками на окнах, — напоминало до такой степени нормандскую жизнь, что, при некоторой доле воображения, можно было подумать, что находишься в окрестностях Диэппа или Кан. Но об этом уединенном жилище рассказывались такие вещи, что всякий прохожий или колонист боязливо спешил пройти мимо него. Страх, который испытывали как бледнолицые, так и краснокожие любители чужой собственности при виде этого домика, охранял владельца его гораздо лучше, чем целый гарнизон. На самом же деле, все эти слухи основывались только на россказнях досужих болтунов. Никто не знал ничего точно и в доказательство своих слов не мог привести ни одного факта. Кроме того, сама легенда, послужившая первой причиной мрачных слухов про этот уголок земли, была окружена такой таинственностью и притом она создалась так давно, что даже самый старший из колонистов и тот едва ли знал эту историю во всех подробностях. Когда спрашивали об этом, то в ответ обыкновенно только покачивали головой. Если же к тому, кто мог что-нибудь рассказать, начинали сильно приставать, в результате удавалось, и то с трудом, вытянуть несколько слов в ответ, которыми и должны были удовольствоваться любопытные. Но все такие неудовлетворительные ответы только еще более затемняли таинственное и ужасное прошлое этого домика. За несколько недель до описанных нами в предыдущих главах событий, в субботу, между семью и восемью часами утра, массивная дверь хижины отворилась и из нее вышел человек, лет около пятидесяти, и сейчас же притворил дверь за собою. На нем была широкая серая куртка до колен, стянутая у талии разноцветным поясом, на котором висел длинный нож, носивший в средние века название бычачьего языка, два пистолета, пороховница и мешочек с пулями. Митасы или панталоны из лосиной кожи, постепенно суживаясь книзу, шли до самых мокасин. Меховая шапка покрывала его голову. Этот живописный и простой наряд до сих пор еще во всеобщем употреблении у канадцев французского происхождения. Этот высокий, хорошо сложенный человек, по-видимому, был одарен очень большой мускульной силой. Его правильное лицо дышало благородной энергией и отвагой. Несмотря на преклонные годы, его темно-синие глаза не утратили ни прежнего блеска, ни прежней живости. |
