Но, как мы уже видели, дискурс влюбленного существенно отличается от Текста, Соответственно и книга, воссоздающая этот дискурс, оказывается лишь имитацией, симулякром словаря. Действительно, множественность «входов» в реальный словарь обусловлена тем, что сами эти заглавные слова-«входы» (фр. entree, англ. entry) — будь то редкие языковые формы, специальные термины или же имена собственные — встречаются читателю в реальных текстах и дискурсах, и для их прояснения как раз и требуется словарь. Напротив, названия бартовских «фигур» сплошь и рядом представляют собой неологизмы, которые в данном значении употребляются только в этой книге, — чаще всего это обычные, общепонятные слова естественного языка (французского или другого), получающие особый смысл в контексте любовных отношений. Где, к примеру, может встретиться термин atopos или laetitia — разве что в греческом или латинском тексте, но тогда читатель скорее обратится к настоящему словарю греческого или латинского языка, чем к «словарю» любовного дискурса. А столкнувшись с таким словом, как «докучные» или «тучи», кому придет в голову искать пояснений во «Фрагментах речи влюбленного» или где бы то ни было еще? Таким образом, бартовский словарь непригоден для утилитарной «консультации», он фактически допускает только сквозное прочтение, как роман; можно, конечно, выбирать одни главки и пропускать другие, но ведь так часто поступает и читатель романа — туг важно, что выбор «входов» определяется не внешней потребностью (прояснить непонятное слово), а внутритекстовыми предпочтениями (этот фрагмент интереснее другого, сулит мне какую-то перекличку с моим собственным опытом) или же, как в случае упомянутого выше гипотетического использования книги для гадании, факторами чисто случайными. Как отмечает Филипп Роже, несмотря на двойную произвольность расстановки фигур (их наименование и алфавитный порядок), все-таки нечто напоминает последовательный процесс — процесс интерпретации.

Еще одна странность композиции, не вполне объясненная в авторском пнедении, связана со структурой вступления к каждой главке — того, что Барт называет argumentum.

Вынесенное в заголовок каждой фигуры не является ее определением, это ее аргумент. Argumentum: «изложение, рассказ, краткое содержание, маленькая драма, выдуманная история»; я дополняю: инструмент очуждения, вроде брехтовских плакатов (с. 83).

Реально argumentum состоит из трех последовательных сообщений. Два из них отсылают к стандартной структуре словарной статьи: заглавное слово плюс (все-таки!) его дефиниция; третье же, вернее первое по порядку, представляет собой какое-то избыточное, дополнительное обозначение главки. Иными словами, у каждой словарной статьи два заголовка: «литературный» и «словарный». Они могут быть связаны отношением чистой редупликации («ATOPOS: ATOPOS», «ВОСХИЩЕНИЕ: ВОСХИЩЕНИЕ» и т. д.), варьирования («Я БЕЗУМЕН: БЕЗУМЕЦ» и т. д.) или же образной замены («КАК ЛАЗУРЬ БЫЛА СВЕТЛА: ВСТРЕЧА»). При образовании «литературного» заголовка осуществляется операция перевода с одного языка на другой, который в одних точках полностью совпадает с первым, а в других лишь отчасти. Обычно так бывает с родственными языками, диалектами, а также… с метаязыком, образованным на основе языка-объекта. Барт характеризует эту операцию как брехтовское «очуждение» (Verfremdung), одним из средств которого служили выставлявшиеся на сцене плакаты с «заголовками» спектакля. В его собственной книге этот эффект работает на двух уровнях. На внешнем уровне весь argumentum служит «плакатом» по отношению ко всей главе, или словарной статье; на внутреннем уровне «литературный» заголовок argumentum'a является очуждающим «плакатом» по отношению к двум другим, «словарным» его частям.