Камера предварительного заключения — это такое место во Франции, где на минимум квадратных метров приходится максимум боли.

Мою юность больше не удержать.

Я должен копаться в себе, прорыть туннель, как Майкл Скофилд в сериале «Побег», и выбраться из темницы. Заново отстроить свою память, как возводят стену.

Но разве можно спрятаться в воспоминаниях, которых нет?

Мое детство — ни потерянный рай, ни унаследованный ад. Скорее оно представляется мне затянувшимся периодом послушания. Люди склонны идеализировать свои ранние дни, но ведь поначалу ребенок — это просто сверток, который кормят, носят на руках и укладывают спать. В обмен на пищу и кров сверток понемногу привыкает подчиняться внутреннему распорядку.

Те, кто ностальгирует по детству, на самом деле сожалеют о тех временах, когда их кто-то опекал.

В конечном счете полицейский участок — те же ясли: вас раздевают, кормят, за вами следят, не пускают на улицу. Ничего странного, что моя первая ночь в тюрьме отбросила меня так далеко назад.

Никаких взрослых больше нет. Только дети разного возраста. Следовательно, сочиняя книгу о своем детстве, я буду говорить о себе в настоящем времени. Питер Пэн — персонаж, страдающий амнезией.

Есть одно любопытное выражение: спасается бегством. А что, не трогаясь с места спастись нельзя?

У меня во рту солоноватый привкус; тот самый, что я чувствовал тогда, в Сенице.

Глава 6

Гетари, 1972

Из всего моего детства сохранилась только одна картинка — пляж Сеница, в Гетари, там на горизонте угадывается Испания — синий мираж в нимбе света; должно быть, это 1972 год, тогда еще не построили вонючую станцию очистки, а спуск к морю не перегородили рестораном и автостоянкой. На пляже я вижу худенького мальчугана и стройного старика. Дед выглядит гораздо более бодрым, загорелым и спортивным, чем хилый, бледный до синевы внук. Седовласый мужчина бросает в море плоские камешки, которые прыгают по воде. На мальчике оранжевые махровые плавки с вышитым на них тритоном. Из носа у ребенка течет кровь, и правая ноздря заткнута ватным тампоном. Внешне граф Пьер де Шатенье де ла Рошпозе похож на актера Жан-Пьера Омона.

— А ты знаешь, Фредерик, — восклицает он, — что я видел здесь китов, голубых дельфинов и даже косатку?

— Кто такая косатка?

— Она вроде черного кита, очень хищная, а зубы у нее острые как бритвы.

— Но…

— Не бойся, это чудище не подплывает близко к берегу. Слишком уж оно большое. Здесь, на скалах, тебе ничего не грозит.

В тот день я решил, что на всякий случай в воду больше не сунусь. Дед учил меня ловить сачком креветок, а почему с нами не было старшего брата, я не знаю. Какой-то великий врач сказал матери, что у меня, возможно, лейкемия. Я, семилетний, находился на отдыхе — «восстанавливался». Мне предписали набираться сил на морском побережье и сквозь сгустки запекшейся крови дышать йодистым воздухом. В сырой спальне принадлежавшей деду «Патракенеи» (на баскском — «дом Патрика») мне клали в постель зеленую резиновую грелку, которая чмокала, когда я поворачивался, и постоянно напоминала о своем присутствии, обжигая мне пятки.

Мозг искажает картины детства, рисуя его более радостным или мрачным и уж во всяком случае куда более интересным, чем было на самом деле. Гетари образца 1972 года — тот же след ДНК; по примеру облаченной в белый халат криминалистки из научно-технического отдела полицейского комиссариата Восьмого округа, которая поскребла мне изнутри щеку деревянной лопаточкой и взяла на анализ немного слизи из ротовой полости, мне предстояло реконструировать всю картину по одному волоску, найденному на пляже. К несчастью, я не криминалист.