|
Вдруг через полуоткрытую дверь до нее донеслись чьи-то тяжелые шаги в гостиной, затем кто-то тихонько кашлянул, как бы предупреждая о своем присутствии. Она подумала, что это Рислер — только он один имел право так запросто входить к ней. При мысли, что она увидит сейчас его лицо с неискренним выражением, его лживую улыбку, она почувствовала таков отвращение, что бросилась к двери, чтобы затворить ее.
— Я никого не принимаю. Но дверь не поддавалась, и в отверстие просунулась квадратная голова Сигизмунда. — Это я, сударыня, — тихо проговорил он. — Я пришел за деньгами. — За какими деньгами? — спросила Клер, совершенно забыв, зачем она ездила в Савиньи. — За деньгами для завтрашнего платежа. Господин Жорж сказал мне, уходя, что я получу их у вас. — Ах, да… правда… Сто тысяч франков… Но у меня их нет, господин Планюс, у меня ничего нет. — Значит, — промолвил кассир каким-то угасшим голосом, словно говорил сам с собой, — значит, банкротство… Он медленно повернулся и вышел. Банкротство!.. Она села, охваченная ужасом, подавленная горем. За последние несколько часов крах семейного счастья заставил ее забыть о крахе фирмы; теперь она вспомнила об этом. Итак, ее муж разорен. Вернувшись домой, он узнает о катастрофе и в довершение всего увидит, что его жена и ребенок уехали, что он остался один среди полного разгрома. Один… Этот мягкий, слабохарактерный человек, умеющий только плакать, жаловаться и грозить жизни кулаком, как ребенок. Что будет с ним, несчастным? Она жалела его, несмотря на всю его вину перед вей. Вдобавок, у нее мелькнула мысль, что ее отъезд истолкуют как бегство от банкротства, от нищеты. Жорж может подумать: «Вот если б я был богат, она простила бы меня». Неужели она заронит в нем это сомнение? Одной мысли об этом было достаточно, чтобы заставить великодушную и гордую Клер переменить ее решение. Мгновенно в ней улеглось все ее отвращение, утих гнев, и, словно внезапно прозрев, она ясно увидела, в чем ее долг. Когда пришли сказать, что ребенок одет и чемоданы упакованы, ее новое решение было уже принято. — Не надо… — сказала она тихо. — Мы не едем.
III. СРОК ПЛАТЕЖА!
Часы на башне Сен-Жерве пробили час ночи. Было так холодно, что мелкий дождь замерзал в воздухе и, превращаясь в снег, устилал тротуары белым хрустящим покровом. Рислер возвращался из пивной. Кутаясь в пальто, он быстро шагал по пустынным улицам Маре. Добряк Рислер был счастлив. Он только что отпраздновал в обществе двух своих верных заемщиков, Шеба и Делобеля, свой первый выход, окончание длительного затворничества, во время которого он наблюдал за изготовлением печатной машины, переживая все сомнения, все радости и разочарования изобретателя. Это тянулось долго, очень долго. В последнюю минуту был обнаружен дефект. Сцепка плохо действовала; пришлось снова браться за чертежи и вычисления. И вот наконец сегодня сделали пробу новой машины. Все удалось как нельзя лучше. Добряк торжествовал. Ему казалось, что он выплачивает долг, предоставляя фирме Фромон выгодное изобретение, которое, облегчая труд и сокращая число рабочих часов, удвоит доходы и известность фабрики. Он шел, окрыленный мечтами, и его шаги звучали гордо, в такт с уверенным и радостным течением его мыслей. Сколько замыслов, сколько надежд! Теперь можно будет их аньерскую дачу — Сидони с некоторых пор не называла ее иначе как лачугой — заменить красивым поместьем в десяти — пятнадцати милях от Парижа; можно будет увеличить пенсию Шебу, чаще помогать Делобелю, несчастная жена которого убивала себя работой, и, наконец, у него появится возможность вернуть Франца. |
