— Тебя, конечно, удивляет мое спокойствие, — сказала стойкая женщина, — но все слезы я выплакала вчера. Если ты думал, что я плакала из-за нашего разорения, ты ошибся. Когда люди молоды и здоровы, как мы с тобой, подобное малодушие непозволительно. Мы достаточно сильны, чтобы бороться с нищетой, и можем встретить ее лицом к лицу… Нет. Я плакала о нашем погибшем счастье, о тебе, о безумии, из-за которого ты потерял свою единственную верную подругу.

Говоря это, она была так прекрасна, как никогда не была Сидони! Озарявший ее свет падал на нее словно с высоты глубокого безоблачного неба, тогда как хорошенькое личико той, другой, казалось, заимствовало свой блеск и задорную, дерзкую прелесть от искусственных огней рампы какого-нибудь жалкого театра.

Если прежде в лице Клер была некоторая холодность и сдержанность, то теперь оно оживилось под влиянием тревог, сомнений и мук страсти. И подобно тому, как слитки золота приобретают ценность только после того, как монетный двор поставит на них свой штамп, так и это прекрасное женское лицо, отмеченное печатью страдания, хранило со вчерашнего дня какое-то новое неизгладимое выражение, от которого оно становилось еще красивее.

Жорж смотрел на нее с восхищением. И теперь, когда она так отдалилась от него, когда между ними выросли такие препятствия, она казалась ему еще желаннее, еще женственнее и прелестнее. Угрызения совести, отчаяние, стыд охватили его вместе с этой новой любовью, и он опустился перед женой на колени.

— Нет, нет, встань, — сказала Клер. — Если б ты знал, что ты напомнил мне!.. Если бы ты знал, какое лживое, полное ненависти лицо видела я сегодня ночью у своих ног!..

— Я… я не лгу… — взволнованно проговорил Жорж. — Клер, умоляю тебя… во имя нашего ребенка…

В эту минуту постучали в дверь.

— Встань! Ты видишь: жизнь призывает нас… — сказала она тихо, с горькой улыбкой, а затем спросила у стучавшего слуги, что ему надо.

— Господин Рислер просит барина сойти вниз, в контору.

— Хорошо, — ответила она, — передай, что он сейчас придет.

Жорж сделал шаг к двери, но она остановила его:

— Нет, лучше пойду я. Пока еще не надо, чтобы он видел тебя.

— Но.

— Да, я так хочу. Ты не знаешь, как он возмущен, в какой он ярости, этот несчастный, обманутый вами человек… Если б ты видел, как он сегодня ночью вывертывал руки своей жене…

Она говорила, глядя ему прямо в глаза с любопытством, мучительным для нее самой. Но Жорж не смутился, он ответил:

— Моя жизнь принадлежит этому человеку.

— Она принадлежит также и мне, и я не хочу, чтобы ты шел туда. Довольно уж было скандалов в доме моего отца. Подумай только: вся фабрика знает о том, что происходит. За нами подсматривают, следят. Потребовался весь авторитет старших мастеров, чтобы пустить сегодня в ход фабрику и работой отвлечь все эти любопытные взгляды.

— Но может показаться, что я прячусь.

— А если бы даже и так! Вот они, мужчины!.. Они не остановятся перед самым большим преступлением, им ничего не стоит обмануть жену, друга… Но мысль, что их могут обвинить в трусости, им невыносима… Послушай: Сидони ушла, ушла навсегда, и если ты выйдешь отсюда, я буду думать, что ты хочешь последовать за ней.

— Хорошо, я остаюсь… — сказал Жорж. — Я сделаю все, что ты захочешь.

Клер спустилась в контору к Планюсу.

Глядя, как Рислер расхаживает взад и вперед по комнате, заложив руки за спину, такой же спокойный, как всегда, никто не заподозрил бы, что со вчерашнего дня в его жизни произошли такие события.