И в то время как Клер думала о том, что такой превосходный человек заслуживает лучшей подруги жизни, Рислер, вглядываясь в ее спокойное прекрасное лицо, в ее добрые, умные глаза, задавался вопросом, кто была та негодница, ради которой оставлял Жорж Фромон такую прелестную женщину.

VI. БАЛАНС

Дом старого Планюса в Монруже примыкал к дому, где жили некоторое время Шебы. Это был такой же двухэтажный домик в три окна, с таким же маленьким садиком, обнесенным решетчатым забором и обсаженным зеленым кустарником. Старый кассир жил здесь со своей сестрой. Он уезжал утром с первым омнибусом и возвращался к обеду, а по воскресеньям оставался дома и возился с цветами и курами. Его сестра вела хозяйство, стряпала, шила все необходимое для дома. Это была на редкость счастливая пара.

Холостяка и старую деву связывала ненависть к бра* ку. Сестра ненавидела всех мужчин, брат презирал всех женщин, но, несмотря на это, они обожали друг друга, считали друг друга исключением из того испорченного пола, к которому каждый из них принадлежал.

Говоря о брате, старая дева называла его: «Господин Планюс, братец», — он с такой же трогательной торжественностью вставлял в каждую фразу: «Мадемуазель Планюс, сестрица». Для этих робких, простодушных людей Париж, который они совершенно не знали, хотя и проезжали ежедневно по его улицам, был скопищем чудовищ обоего пола, стремящихся причинить друг другу как можно больше зла. И когда до них доходила какая — нибудь семейная драма или уличная сплетня, каждый, согласно своим взглядам, обвинял лицо другого пола.

— Виноват муж, — говорила «мадемуазель Планюс, сестрица».

— Виновата жена, — возражал «господин Планюс, братец».

— Ох, уж эти мужчины!..

— Ох, уж эти женщины!..

Это было постоянной темой их споров в те редкие часы досуга, которые выкраивал старый Сигизмунд из своего заполненного дня, разграфленного так же аккуратно, как его кассовые книги. С некоторого времени брат и сестра вносили особую горячность в свои споры. Они были сильно озабочены тем, что происходило на фабрике. Сестра жалела г-жу Фромон-младшую и порицала ее мужа за недостойное поведение, а Сигизмунд не находил достаточно язвительных слов для неизвестной бесстыдницы, направлявшей в кассу для оплаты счета за шеститысячные шали. Для него здесь дело шло о репутации и чести старинной фирмы, в которой он служил с молодых лет.

— Что только с нами будет? — постоянно говорил он. — Ох, уж эти женщины!

Как-то вечером мадемуазель Планюс, сидя у камина с вязанием в руках, поджидала брата.

Уже с полчаса как накрыт был стол, и старую деву начинало беспокоить такое небывалое запоздание, как вдруг вошел Сигизмунд; он был очень взволнован и, против обыкновения, даже не поздоровался с сестрой.

Только после того, как дверь была плотно закрыта, он, видя недоумевающее, встревоженное лицо сестры, тихо сказал ей:

— Есть новости. Я знаю, кто та женщина, которая разоряет нас.

Затем предварительно окинув взглядом безмолвную мебель маленькой столовой, произнес еще тише такое странное, такое неожиданное имя, что мадемуазель Планюс заставила повторить его себе два раза.

— Может ли быть?

— Да, это так.

Несмотря на все огорчение, у него был чуть ли не торжествующий вид.

Старая дева отказывалась верить… Такая воспитанная, такая вежливая особа… Она так сердечно приняла ее тогда. Да как же это возможно?

— У меня есть доказательства, — заявил Сигизмунд Планюс.