…Рядом с Кузнецовыми по долговязому и худому Павлу Глухову я узнал еще одну семью. Сам Павел года два назад ушел на пенсию, не продолжив, по примеру дяди Вани, на станции своей фамилии. Глуховы вырастили сына и двух дочерей: сын жил и работал на Новом заводе, а девки вышли замуж в Красногорск. Может, оттого и стоял сейчас среди них Павел, задумавшись о чем-то своем, и казался не то серьезным, не то сердитым…

В то время как я разглядывал старых купавинских машинистов, в стороне, где табунились мужики помоложе, из толпы выбрались, прихрамывая, два коренастых паровозника, бесцеремонно заняв место впереди всех. По их виду можно было предположить, что по пути сюда они где-то наткнулись на буфет.

— Вот, пожалуйста! — подтолкнул меня Васька. — Узнал?

— Вроде знакомые… — отозвался я, напрягая память.

— Да не майся ты, — помог он мне. — Поп с Петром это.

— Неразливные, как прежде…

— До старости дожили, а не унялись, — почти с одобрением сообщил Васька. — Ты ведь помнишь: они уходили вместе с Заяровым. Ну, вот… Оба попали в Добровольческий танковый, больше того — в одной роте оказались механиками-водителями. Сначала, значит, один сгорел, потом — другой. Разбросало их по госпиталям, а в Купавиной объявились через два дня один после другого: у Попа правая нога маленько короче левой, у Петра — левая…

Но как бы внушительно ни выглядело присутствие на митинге главной службы, я все время посматривал на наших путейцев. И если у паровозников, помня о Васькином наблюдении, можно было угадать какой-то парадный строй, у путейцев он не проглядывался.

Здесь большинство составляли женщины. Их, кроме Заяровых, в этот день никто и не решился бы поставить вровень с мужиками. Наверное, поэтому они и разобрались по своему, едва приметному признаку. В середине, рядом с Заяровыми, например, стояла Варвара Ивановна Полозова с сыном, которого я и раньше-то никогда не видел, потому что он был старше меня лет на десять. Приехал он, видимо, вчера вечером или ночью.

Почему Полозовы стояли с Заяровыми рядом, понимали не только путейцы, но и все старые купавинцы. После безвинной отсидки вместе с Макаром за крушение в начале войны, из-за которой у мастера Полозова зубы вкривь пошли, он всю войну маялся сердечной болезнью. Только до Победы и хватило его. А семьи так и приросли друг к дружке…

Стуковы причисляли себя к путейцам по своей причине: Корней всю войну, да и после, правил их артелью на покосах, за что и включался в общий пай. Говорили, что, когда сносили Экспедицию, Корнею предлагали казенную квартиру, но он от нее отказался, построив собственный домик в поселке, что вырос возле грязнушкинского переезда. Там Корней и жил вдвоем с Дарьей.

Стуковская семья понесла в войну самый большой урон: четверо их сыновей не пришли домой. Из оставшихся в живых в Купавиной зацепился только Валерка, предпочтя отцовскому дому финский коттедж, из тех, что после войны поставили специально для машинистов. Санька, весь избитый на фронтах, по здоровью больше бухгалтерских курсов науки одолеть не мог и сейчас работал в одном из леспромхозов, что рушили богатые пышминские боры. Единственная дочь Манька, устав перебирать случайных мужиков в Купавиной, после войны завербовалась на Север, там изловчилась выйти замуж и скорехонько нарожать четверых ребятишек.

И вот сегодня Корней с Дарьей предстали на митинге опять серьезной семейной артелью: одиннадцать человек, считая внуков…

Но всех перешиб Степан Лямин… За эти годы он так усох, что стал похож на собственный костыль. Он совсем затерялся среди своих девок, которые пошли в родительскую породу и явились на торжество с таким многочисленным девичьим поголовьем, которое сосчитать было невозможно…

Да… Сравнивая своих с паровозниками, я видел, что в параде они уступают.