Ленка действительно все знала. Но она легко, с насмешливым искристым взглядом, с озорным форсом, который больше всего злил купавинских сплетниц, бросала им открытый вызов.

И если видела какую-нибудь из них на перроне, уезжая, не упускала случая поддразнить, кричала весело:

— Ждите с победой!

18

Чем заметнее подчеркивали купавинские бабы и девки свое отношение к Ленке, тем смелее отвечала она.

— Съездила? — спрашивала какая-нибудь из ревнивых, которую парень обошел вниманием.

— Съездила.

— Хорошо?

— Еще поеду.

— Скоро?

— А вот танцы с твоим Алешкой отведу и поеду, — дразнила Ленка.

И нечем было оскорбить ее больше. Замолкала ревнивица, не сумев отомстить.

Все реже и реже задевали Ленку: извела себя молва собственной злостью, захлебнулась. А Ленка сама дивилась тому, что сделала ее смелость. И не склоняла больше головы перед людскими наговорами, не робела перед стерегущими взглядами и ушами. Если стоял воинский, не обходила его дальними путями.

— Девушка, какая станция? — спрашивали из вагонов.

— Читайте, мальчики, — показывала Ленка на вокзал. — Купавина.

— Красивая!..

— Очень.

— Да не станция — ты, — объясняли ей.

— У нас все такие, — улыбалась Ленка и, приветливо помахав солдатам, отворачивала в дежурку.

А завистницы шипели:

— Ишь, как стригет… Навострилась.

Мне было радостно за Ленку, что она так ловко утирает носы станционным дурам. И тревожно: их много, она — одна.

Но и эта тревога прошла: Ленка ходила веселая.

Я уже не слушал никаких сплетен. Тем более в доме у нас случилась новость. Отец неожиданно объявил, что его переводят из рабочих в бригадиры на соседний околоток, что жить мы будем на казарме сто сорок девятого километра. Это за двадцать три километра от Купавиной. Казарма, стоит на перегоне. Живет там всего шесть семей. До ближайшего разъезда от нее четыре километра, до деревни — три.

Отказываться от перевода нельзя: приказ.

— За огородом ходить придется вам с Санькой, — говорил отец маме. — Будете приезжать. А вот со школой что делать, не знаю. В деревне там учат только до четырех классов. — А потом встряхнулся. — Собирайтесь, одним словом, остальное решим после.

И ушел на работу.

Тоскливо нам стало с мамой. Александра Григорьевна тоже пригорюнилась. Знали, что поделать ничего нельзя. Закон военного времени — не шутка, за опоздание на пятнадцать минут и то судили.

Мне было жалко расставаться с Купавиной. Жизнь на ней в последнее время интереснее стала: говорили, что будут возле нас строить заводы и город, потому что недалеко еще до войны нашли бокситовое месторождение, которого хватит на сто лет. И тот барачный поселок, что растет в лесу, — начало всему.

На сирени в саду уже присыхал цвет, и я решил сходить на наше болото.

Оно встретило меня знакомым предутренним безмолвием. Еще не проснувшееся, оно лежало под густым лохматым туманом.

Когда солнце угнало туман, я заметил, что болото стало меньше. Наверное, это из-за железнодорожной насыпи, что желтела за ним. Раньше за камышами виднелась далекая синяя полоска леса, и казалось, что болото и камыши тянутся на много километров.

По-прежнему заскрипела старая лягушиха, переполошив молодых, ширкнули в разные стороны водомеры, засуетились трясогузки. Вынырнули из-под воды навстречу солнцу луковки купавок, спеша открыть зеленые ставни и развернуть на воде свой цвет.

Я побрел на свой островок.