— Садись, Леночка.

Ленка усмехнулась, но на скамейку села. Колька примостился рядом. Только он уселся, по другой бок Ленки пристроились Поп с Петром. Колька покосился на них, придвинулся к Ленке и что-то сказал ей тихонько. Она взглянула на него с удивлением и стала смотреть игру.

Что было потом — не знаю. Только перед самым перерывом Ленка вдруг громко расхохоталась. Я увидел, что Колька красный, как пареная свекла, сидит возле нее и мнет в своих огромных ручищах папироску.

Поп с Петром важно глядели на игру.

— Нет, Коля, — услышал я. — Не смеши людей и не надейся. Пойди-ка лучше спать.

Ленка поднялась и, откинув волосы, направилась к девчонкам, кучкой стоявшим неподалеку. В это время заорали и засвистели. Тайм окончился.

Колька отошел в сторону, облокотился на жерди чьего-то огорода и закурил. Поп с Петром, посоветовавшись, двинулись к нему.

— Огонек есть, Коля? — вытаскивая папиросы, ласково осведомился Васька Петров.

Колька молча подал ему спички. Васька закурил. Выпустив клуб дыма, посочувствовал:

— Слышали, Коля, слышали… Отворот, значит?

— А тебе что?

Колька прищурил глаза. Они стали злыми. Оставив папиросу в зубах, он спрятал руки в карманы. Выпрямился.

— Да ничего, — довольно тянул Васька. — Рожа, выходит, не по циркулю у тебя.

— Может, твою подправить? — Колька перекинул папиросу во рту из угла в угол.

— Бесплатно это, Коля, — добродушно усмехнулся Васька. — Меня не столкнешь.

Васька Петров хоть и пониже Кольки, зато в плечах шире вдвое. Но Колька подошел к нему вплотную и прохрипел в глаза:

— Не стой на дороге, Вася. Хуже будет!

— Бесплатно это, Коля.

— Увидишь.

— Бесплатно, Коля, — с прежним добродушием тянул Васька.

«Хоть бы подрались! Хоть бы подрались!.. — с замиранием сердца думал я. — Как бы ему Васька съездил!»

Меня распирало от желания досадить Кольке еще больше, и, не сдержавшись, я почти крикнул:

— Что? Получил, жених?

Не успел я сделать и шага в сторону, как Колька обернулся и так смазал мне по носу, что у меня дыхание перехватило.

«Хоть бы кровь не побежала. Хоть бы кровь не побежала…» — молил я бога в беспомощности и не мог пошевелиться от боли.

Крови не было.

Поп с Петром даже не подумали заступиться за меня, на что я, откровенно говоря, рассчитывал. Они не торопясь отправились к пиву. А Колька, закурив новую папиросу, по-прежнему облокотился на жерди.

Я видел его огромные ручищи, жирные губы, мусолившие папиросу, и уже не чувствовал боли в переносице.

Отойдя в сторону, я пролез между жердями в огород, сел посреди разросшихся картофельных гнезд.

Палило солнце, кружилась голова, а я вспомнил ту ночь, когда Ленка купалась в Каменушке. Снова увидел ее в лунном свете такой, какой никто, кроме меня, не знал ее. Все понял я тогда: и что такое красота, и что такое любовь, и отчего люди бывают счастливыми, и почему за все это можно умереть. Я вновь пережил то, что стало моей самой большой и священной тайной.

И вдруг я увидел грабастые руки Кольки Бояркина. Представил, как он прикасается к Ленке, и у меня едва не вырвался стон.

Я поднял голову.

Колька по-прежнему стоял, облокотившись на изгородь. Его черный затылок торчал над белым воротом рубашки, выпущенным поверх пиджака. Колька дымил папироской.

Не помню, как я поднялся.

Не помню, как я пошел к Кольке.

Не помню, как вывернул по пути подсолнух с тяжелым, облепленным землей комлем.