Кроме общественной и литературной деятельности, Григорий был еще и штатным корреспондентом в «Коммунисте», поэтому, заслышав такие подробности, мгновенно оживился.

— Я, кстати, передал сообщение себе в «Пролетарий», но о бумажном шарфе еще никому не рассказывал, — осторожно намекнул Морской.

— Вас понял! — включился Гельдфайбен и попятился к выходу. — Пожалуй, мне пора. Дух журналиста требует свободы. Пойду немедленно засяду за заметку.

Морской, который, именно этого и добивался, удовлетворенно кивнул. Под руку весьма кстати подвернулся направляющийся к выходу Анчоус со своей буфетной тележкой.

— Вы прям на всех постах сегодня, — улыбнулся ему Морской и взял бутылку лимонада.

— А обычно, можно подумать, не на всех? — фыркнул Анчоус, ощупывая карманы в поисках сдачи. Разумеется, в тот момент, когда старикашка заявил, что сдачи нет, дверь директорского кабинета распахнулась, и Морского позвали внутрь…

Разговор складывался прескверно. Не спасало — а может, даже вредило делу — и то, что инспектор оказался журналисту хорошо знаком: Илья Семенович Горленко, дядя Коли и давний начальник Морского собственной персоной.

По-хозяйски забросав директорский стол своими бумагами, он, уперев локти в столешницу и вцепившись длинными пальцами себе в виски, зачитывал что-то из ближайшей папки. Недобро глянув из-под косматых бровей, он бросил короткое: «Садись», потом схватил графин, наполнил стакан водкой и пододвинул к краю.

— Пей! Разговор будет долгим.

Морской отрицательно помотал головой. Помянуть Нино́ он собирался иначе. Пожав плечами, Илья налил себе. На донышко. Выпил, утер рукавом губы. Опять уставился в папку на столе. Пауза становилась невыносимой.

— Таак, — протянул он наконец. — Давай начистоту, как одиннадцать лет назад. Я, чем смогу, прикрою, но будешь упираться, стану грубым. Мне сверху спуску не дают, так что сам понимаешь. Расскажи мне все, как было. И мы решим, как тебя спасать.

— Спасать?! Илья Семенович, о чем вы? Я думал, речь пойдет об убитой.

— Вот именно. О том, кто тебя, голубчик, надоумил бросаться в яму и хватать наш труп. Ты сам себя, считай, разоблачил, подробно выложив так много об убийстве. Ты б по-хорошему признался, в чем тут дело, я б отчитался. Разошлись бы миром.

Морской раз сто моргнул, не понимая, соображая лихорадочно, кому бы позвонить. Илья всегда был несколько глуповат, поэтому найти с ним взаимопонимание шансов почти не было. Он же объяснил моргание Морского по-своему:

— Прикидываемся невиновным агнцем? Ладно. Тогда начнем издалека, — Горленко демонстративно перелистнул страницы в папке. — Давай знакомиться заново, товарищ писа́рь. Я знал тебя как красноармейца Вульфа Мордковича, 1898 года рождения, служащего в секретариате товарища наркома финансов Донецко-Криворожской Республики. Как мы только ни назывались, да? — хмыкнул он. — Дорожки наши разошлись, когда пришлось покинуть Харьков. Ты, как я понимаю, дернул в эвакуацию… — Илья пробежал глазами по тексту и, довольный, ткнул пальцем в низ страницы. — Хотя, смотрю, уже в 1920 одумался, вернулся, поступил в харьковский ВОХР на службу писарем.