|
Я изможден, Фвонк, но из-за того, что этот христианин думал только о себе, я не могу взять больничный, я должен задушить в себе раздражение и отчаяние и ждать, что все само пройдет, именно поэтому мне нужен новый друг, и я очень рад, что мы сошлись во мнении — это будешь ты».
83) «Я все говорю и говорю, — говорит Йенс. — Хотя на самом деле я прекрасный слушатель, видимо, по природе я скорее слушатель, чем оратор, так что в следующий раз ты будешь говорить, а я слушать, можем мы так договориться?» Фвонк кивает. «Я пойду лягу. Спокойной ночи, брат». «Спокойной ночи и тебе, брат, — отзывается Фвонк. — Надеюсь, ты будешь спать хорошо». «И я надеюсь», — отвечает Йенс. «Еще я думаю, ты должен позволить себе поспать долго-долго, в виде исключения». «Ты правда так считаешь?» «Да, я так считаю». «Ха-ха-ха, спать долго-долго, — хохочет Йенс, — вот так придумал! Ты хулиган, оказывается, заманиваешь меня на кривые дорожки. А кто будет править страной, пока я дрыхну, об этом ты не подумал, да? Ты мне нравишься, однако, Фвонк».
* * *
84) Фвонк берет Йенса с собой на лыжный пробег по большому графику номер один. Охранники бегут за ними на отдалении в десять-пятнадцать метров. Йенс горячо одобрил маршрут и восхищался, как широко Фвонк мыслит. Это график номер один в своем подлинном величии, утверждает Йенс. На улице такой холод, что брюхатые сидят по домам, Фвонк в ударе и говорит больше обычного. Он рассказывает о маме Терезы, как он ее любил и как она умерла от осиного укуса. Она сама не подозревала, что у нее на ос такая аллергия. Все кончилось в полчаса. Раз — и она умерла. Он рассказывает об Агнес, как строга она во всех своих причудах и фобиях. Это были разумно-удобные отношения, и только. В смысле Терезы все и правда получилось хорошо, но что Агнес съехала, когда он ушел в минус, доказывает, что она никогда его по-настоящему не любила. Йенс слушает, как и обещал, и задает интересные вопросы, помогающие рассказывать дальше, как и ожидаешь от кровного брата. «Где ты работал тогда?» — спрашивает он. Фвонк молчит. «Ты все еще работал в Институте физкультуры?» «Да», — врет Фвонк. «А потом ты взял больничный?» «У меня старая спортивная травма». «Но сейчас ты в отличной форме?» «У меня депрессия». «Как у меня?» «Можно сказать и так». Они некоторое время идут молча. «Когда мы вот так с тобой гуляем, ты Йенс или Другой Йенс?» — спрашивает Фвонк. «Вместе с тобой я всегда Другой Йенс. Притом я бываю им только вместе с тобой, помни об этом». Когда они поворачивают назад у Студентерхютта, Йенс улыбается. «Здесь мало тратят и много копят, — говорит он. — Самый передовой район».
85) Пока они едят апельсин на Трюваннсхёгда, Йенс снова мрачнеет. «Стоит мне остановиться, эти мысли тут как тут. И ругательства. Эти вообще прорываются без предупреждения, черт бы их подрал восемь раз по два на рыло. Сущее проклятие. Что мне теперь, жить вечным двигателем?» «Ты не мог бы поконкретнее?» — просит Фвонк. «Фрукточница была права: хороших результатов на прошлогодних местных выборах мы добились на волне симпатии к нам, — говорит Йенс, — все сочувствовали нам как пострадавшим. Но прошло время, и вот уже стало более или менее позволительно бояться чужаков, открыто бояться. Глубоко в народе есть инстинкты, с которыми невозможно бороться. |
