— И ваш батюшка был в числе тех, кто вынес смертный приговор несчастному принцу? В чем была его вина? Насколько это было справедливо?

— Мой друг, вы задаете мне слишком много вопросов, и, кстати, на них вам не ответит ни один из российских придворных. Советую и вам умерить свое любопытство в этой области. События в царской фамилии не подлежат обсуждению и суду подданных.

— Я знаю, приговор был вынесен.

— Да, вынесен. Есть только одна небольшая подробность. Остается неизвестным — был ли этот приговор осуществлен или его нашли нужным вынести после смерти принца.

— Принц скончался в заключении? Болезнь? Самоубийство?

— Не будем вдаваться в эти подробности. Известно только, что в момент смерти в темнице у него находился светлейший князь Меншиков.

— Он мог посодействовать этой кончине?

— Думайте, как знаете, Дидро, меня эта тема не интересует.

— А ваш родитель — он был прощен царем?

— Почему вы так подумали? Просто он вскоре умер — за год с небольшим до кончины императора. Все фамильное состояние мне было возвращено. Так принято — в России дети не должны отвечать за грехи родителей.

— И вы отправились завершать ваше образование!

— Мой Бог, как вы всегда торопитесь, Дидро. Батюшка дал мне превосходное домашнее образование. Я рано оказался при дворе в чине камер-юнкера, а вот сразу после ее кончины выехал в Париж, куда мне и был прислан принцессой Мекленбургской, ставшей Российской правительницей, чин камергера. По счастью, новая императрица — Елизавета, моя дальняя родственница, не поставила мне этого во зло и через несколько месяцев я оказался российским посланником в Англии.

— Перед вами открывалось великолепное поле деятельности, не правда ли?

— Возможно, если бы меня интересовала служба. Но я оставался к ней равнодушен. В Париже я нашел свою вторую родину и стремился именно туда вернуться. Моим близким другом был состоявший там российским посланником превосходный поэт Антиох Кантемир. Я дорожил отношениями с вами и с Фальконетом и потому устроил так, что через полгода мои обязанности были переданы другому вельможе. Правда, самому мне пришлось ехать в Петербург.

— Вы говорите об этом почти с огорчением!

— Мне действительно было жаль Парижа, но в Петербурге вокруг моего имени пошли шумные разговоры. Кто-то прочил меня в президенты Академии наук — по счастью, эта скучная должность досталась девятнадцатилетнему, почти неграмотному брату фаворита императрицы.

— Вот плоды самовластья!

— Не будьте так высокопарны, Дидро. Кирила Разумовский — вы сами сможете в этом убедиться — милейший человек, великолепно знающий истинную цену всех своих отличий. Меня между тем прочил даже в великие канцлеры — должность, также по счастью, предоставленная графу Алексею Бестужеву-Рюмину. Я откровенно сказал императрице, что не претендую ни на какие должности, не создан вообще для службы, и дело кончилось тем, что меня отправили за направлявшейся в Россию принцессой Ангальт-Цербстской, которая везла представлять к российскому дверцу в качестве невесты наследника боготворимую вами ныне императрицу.

— Бог мой, вы буквально стояли у колыбели великой монархини?

— Можно сказать и так. Хотя сам я смотрел на эту свою миссию куда более прозаически.

— Но как императрице Елизавете удалось угадать в подростке столь блестящие дарования? Или это перст Провидения?

— Прежде всего никто не думал ни о каких дарованиях будущей супруги наследника престола.