— Но это уже мелочи. Какова позиция русского правительства в отношении фамилии?

— О смерти принцессы официально объявлено в газетах. Причем в царском указе императрица Елизавета предлагает всем желающим проститься с усопшей, причем любопытная оговорка — проститься без озлобления. Остается предполагать, Елизавета пожелала подчеркнуть, будто ее приход к власти был связан с неким народным недовольством против правительницы.

— Не уверен, есть ли смысл в подобной оговорке. Однако это означает, что принцессу собираются похоронить не в месте ссылки.

— О, нет. Ее тело доставлено в Петербург и выставлено для прощания в Александро-Невской лавре. Наш министр обращает внимание на то, что покойная одета в самое скромное темное платье, без орденских знаков и драгоценностей. Срок прощания с телом сокращен до нескольких дней.

— Дети, муж, конечно, отсутствуют?

— О них нет и речи. Анна названа принцессой Мекленбургской и должна быть погребена рядом с матерью, герцогиней Мекленбургской Екатериной. Траур при дворе не объявлялся.

— Судьба семьи?

— Начать с того, что факт рождения принцев тщательно скрывается, из двух дочерей известно лишь о старшей. Во время ареста фамилии кто-то из гвардейцев уронил ее на пол, и она осталась глухонемой.

— А место жительства фамилии?

— Канцлер решил его сохранить прежним. Всякое перемещение неизбежно связано с появлением новых свидетелей, чего Елизавета не намерена допустить.

НОВГОРОД

Дом вице-губернатора

Н. И. Зиновьев, Федор Ртищев, Л. И. Орлова, родственники

— Горе, горе-то какое неизбывное, матушка Лукерья Ивановна! И как же ты теперь, бесчастная, с детками да домом управляться станешь? И каково-то все у вас ладно сложилося — супруг красавец да умница, сыночков Господь Бог пятерых послал — один другого краше, растить бы вам их да радоваться, ан такая беда. Осиротели, враз осиротели, каково-то теперь их тебе поднимать будет?

— Уймись, Акулина Анисимовна. Сестре и без тебя тяжело, а ты еще воем своим сердце ей рвешь. Проку-то от слов твоих жалостливых никакого, мука одна.

— Что это ты, Николай Иванович, со строгостями-то какими? Так уж исстари ведется: покойника оплакать, вдовушку горькую пожалеть. Ей же легче станет.

— Легче не легче, а уймись. Тут и впрямь не сообразишь, что делать. Совета у умных людей просить надо, а не голосить на всю округу. Может, ты, Федор Петрович, что присоветуешь.

— Так сестрица у тебя, Николай Иванович, и сама хозяйка что надо. Гляди, в каком порядке дом да поместье держит.

— Держала, Федор Петрович, — за мужниной спиной держала. А теперь на кого опереться-то? Старшенькому — Ивану едва тринадцать стукнуло, Григорию — двенадцать, Алексею — одиннадцать. О младшеньких и вовсе говорить нечего: Федору — пять, а с Владимира платьица еще не сымали. Всего-то три годочка исполнилось. Вот и поди соображай! Накормить, напоить, одеть по-нашему, по-простому — не труд, так ведь учить надо, а там и на службу пристраивать.

— Со службой, полагаю, дело простое. Они, поди, в военную покойным Григорием Ивановичем записаны?

— Да вот как раз и сестрица подошла. Лукерыошка, Федор Петрович интересуется: записаны ли орлы твои в службу.

— Записаны, записаны, да только старшие трое. О младшеньких покойник позаботиться не успел. Веку ему, родимому, не хватило.

— Тише, тише, сестрица, какой прок от плача-то. Господь дал, Господь и взял — не нашего ума дело. Ни корить судьбу, ни плакаться христианке не пристало. Мы вот тут в рассуждение вошли, как помогать-то тебе.