— Я вот что еще тебе скажу, — начал он, снова распаляясь. — Я скажу тебе, что никому не удастся потешаться над Янку Горе. Это ты запомни. Деньги тут серьезные. Двенадцать тысяч голов скота. Разрешение было, было все, что надо. И я не позволю себя дурачить, как эта сумасшедшая мадам Попович!

Трактирщик вздрогнул и удивленно поднял на него глаза.

— Откуда вы знаете мадам Попович? — спросил он. — Кто вам о ней рассказал?

— Это мое дело, кто рассказал, — произнес Горе и растянул рот в загадочной улыбке. — Речь идет о том, что я не такой дурак, как эта мадам Попович…

— Бедная мадам Попович, да простит ее Господь! — прошептал трактирщик и благочестиво осенил себя широким крестным знамением.

Горе воззрился на него с суровым недоумением и вдруг крикнул:

— Ты что? Ты с чего это вздумал креститься?

— Да ведь как раз сорок дней, как она погибла во время бомбежки. И некому ее, беднягу, помянуть, — сказал трактирщик как-то вдруг устало.

Горе отпрянул и мрачно исподлобья поглядел на трактирщика.

— Значит, не та. Я о мадам Попович, женщине лет пятидесяти. Длинноносая такая Дама. Живет здесь поблизости, над этим мошенником Пэунеску. У нее служанка тоже малость полоумная, Елисавета.

— Бедная Елисавета! — печально улыбнулся трактирщик. — Я знаю ее с тех пор, как она приехала из Констанцы, лет эдак двенадцать-тринадцать. С тех пор, как овдовела мадам Попович. Я всех их знал. Они приходили к нам вечерами, когда у нас в саду был ресторан.

— Ну а с этой что случилось? — испуганно прервал его Горе.

— И она погибла во время бомбежки. Тогда, четвертого апреля, помните, когда думали, что тревога учебная, — будто так объявляли по радио.

— Бросьте, пожалуйста, не погибла она! — прервал его Горе. — Говорю я вам, я только что видел их, я своими ушами слышал, как они разговаривали…

Трактирщик покачал головой и недоверчиво ухмыльнулся.

— Значит, то были не они. Да простит их Господь! — повторил он. — Бомба упала прямо в убежище во дворе. Дом тоже разрушен взрывной волной, но бомба попала в убежище, где было полно народу. Сровняла его с землей. Сколько же тогда погибло душ! — добавил он, испуганно понизив голос.

Горе слушал трактирщика, недоуменно открыв рот, а дослушав до конца, помрачнел, вытащил платок и стал нервно утирать лицо.

— Послушай, хозяин, — начал он серьезно. — Ты, видно, решил надо мной посмеяться. Думаешь, если я выпил натощак два литра вина, то не соображаю. Но ты меня не знаешь. Если вино доброе, я и ведро выпью. У меня, хозяин, много миллионов. Жаль, связался я с этим жуликом Пэунеску. У меня ведь было все, что нужно, полный порядок…

Трактирщик робко улыбнулся и сказал как бы извиняясь:

— Может, вы чего перепутали…

— Говорю я тебе, я только что слышал, как мадам Попович и Елисавета препирались со своим жильцом…

— С господином судьей? — испуганно прервал его трактирщик. — С господином Протопопеску? Вы и с ним познакомились?

— Они все были в убежище. И я понял, о чем шла речь. Он не платил за квартиру.

Трактирщик уставился на Горе:

— А вы с чего это отправились в убежище?

— Услышал сигнал тревоги и пошел. Как все. Не сказать, что испугался, просто для порядка.

— Сегодня и тревоги-то не было, — тихо заметил трактирщик и виновато отвел глаза.