— Знаешь, я начал расти, — сообщил он, прежде чем я успел открыть рот. — Сначала сам себе не поверил, а потом измерил рост и убедился: за неделю что-то неимоверное — сантиметров шесть или семь… Мы шли с Ленорой по улице, и я обратил внимание на наше отражение в витрине… А теперь разница увеличилась еще больше.

В голосе его звучало легкое беспокойство. И на месте он усидеть не мог: то присаживался на спинку кресла, то расхаживал из конца в конец кабинета, заложив руки за спину. Я заметил, что он стесняется своих рук, и тут же понял почему: манжеты рубашки целиком вылезали из рукавов пиджака.

— На днях отнесу портному, пусть удлинит, — сказал он, поймав мой удивленный взгляд.

Я напомнил ему, как в лицее он все время ныл, боясь остаться коротышкой, и думал, что это воспоминание рассмешит его и утешит, но он прервал меня:

— Да если бы я рос, как все люди, на протяжении года, двух… Но за несколько дней?! Если честно сказать, я в панике. А что, если это какая-то болезнь костей?..

И, видя мое замешательство, переменил разговор:

— Я заглянул к тебе просто так, на авось, думаю, может, не уехал отдыхать… Я, знаешь, в Бухарест перебрался, и теперь мы с тобой соседи. Снял на улице Лукач маленькую квартирку…

Он оставил мне адрес, сказал, после которого часа бывает дома, пожал руку и ушел. Растерянность мою вообразить легко. Не было ни одного приятеля-медика, которому я бы не рассказал историю Кукоанеша. Но и сам Кукоанеш на другой же день отправился к специалисту по костному туберкулезу, чтобы тот его обследовал. Специалист сообщил Кукоанешу следующее: туберкулез тут ни при чем, случай его, разумеется, медицине известен, и называется он макронтропия, и необычаен здесь только темп. Темп и в самом деле был необычаен. Навестив Кукоанеша через день часов в пять — он сказал, что в это время непременно бывает дома, — я, войдя в комнату, изумился: приятель стал выше меня сантиметров на пятнадцать. Увеличивался он совершенно пропорционально и стал теперь очень высоким и прекрасно сложенным мужчиной. Костюмы гляделись на нем странновато, и он, стесняясь их куцего вида, обрядился вместо пиджака в купальный халат, удлинив предварительно рукава. Однако с брюками он расстаться не мог, а жаль: они едва доставали до щиколоток и, когда Куко-анеш уселся на стул, задрались еще выше, как будто он ходил в чужих обносках.

— Ну, что нового? — буднично спросил я, только бы нарушить молчание.

— Макронтропия! — ответил со странным спокойствием Кукоанеш.

— Ну и чудно! — радостно откликнулся я. — Сделаешься великаном. Что тут дурного?

— Дурно так шутить, — оборвал меня Кукоанеш.

Встал и принялся прохаживаться по комнате. Увидев, что я достал из кармана папиросы и закуриваю, он подошел и попросил папиросу.

— С каких пор ты куришь? — спросил я, только бы спросить что-нибудь.

— С недавних… Может быть, полегчает… Но от этой папиросы ему явно не полегчало, и после нескольких затяжек он стал искать, обо что бы ее загасить. Прошло несколько минут, и он опять попросил у меня папиросу. Но эту уже с ожесточением, хоть и неумело, докурил до картонного мундштука.