– «Оллариу – призыв к действию. Оллариу – жизнь, стиль жизни. Оллариу – это род отношений между людьми. Оллариу – удовольствие и радость. Оллариу – это всё», – тут же процитировал Сид.

– Вот именно, что всё, – умильно улыбнулся, глянув на парня, Никита Сергеевич. – Всё! – картинно развел он руками, переведя взгляд на Вениамина. – И этим все сказано. Оллариу – это всё, что хочет Великий Магистр Ги Циковский, – не более, но и не менее того. При этом даже семантика слова Оллариу никому не известна.

– Придумал кто-то – вот и вся семантика, – снова подал голос Сид.

Вениамин сделал неопределенный жест рукой, который тем не менее давал понять, что в данном случае он с парнем согласен.

– Быть может, я и согласился бы с вами, – отвечая на реплику Сида, Никита Сергеевич обращался при этом, как прежде, к Вениамину. – Если бы не Первый Помощник Великого Магистра.

– О Леопольдо говоришь? – это уже был дед, вошедший в комнату с блюдом, на котором в два слоя лежали бутерброды: внизу – с сыром, поверх них – с джемом, судя по цвету, абрикосовым.

Никита Сергеевич не успел ничего ответить – его опередил Сид, возмущенно воскликнувший:

– Где пропадал, дед?!

Владимир Ильич поставил блюдо с бутербродами на стол, после чего с невозмутимым видом ответил:

– За дверью стоял. – Заглянув в миску с едой, Ленин постановил: – Готово! – и сел за стол.

– Прошу всех к столу!

Приглашение Никиты Сергеевича было адресовано опять-таки одному Вениамину, поскольку Сид уже подскочил к столу и схватил чистую тарелку.

– А ну! – замахнулся на него ложкой Ильич. – Знай свое место!

– Развел здесь дедовщину, – недовольно буркнул Сид, но все же отошел в сторону, как был, с пустой тарелкой.

– А что же вы, Владимир Ильич, за дверью стояли? – поинтересовался парикмахер.

– Мешать не хотел, – ответил Ленин, раскладывая по тарелкам содержимое миски. – Вы тут о религии беседовали… Прошу! – протянул он Вениамину тарелку, наполненную темно-коричневой массой с вкраплением небольших кусочков плотного вещества. – Венгерский гуляш, – дед поднял за уголок лежавшую на столе пластиковую упаковку из-под сублимированного продукта. – «Влад Цепеш».

– Дед у нас убежденный атеист, – ехидно заметил стоявший в стороне с пустой тарелкой в руках Сидор.

– Религия, – Владимир Ильич поднял перемазанную подливкой ложку, – для пролетариата все равно что бесплатный героин! Пару раз попробовал – и все!

– Прежде ты говорил, что это марихуана, – не удержался от нового глумливого замечания Сид. Хотя и рискованно это было, – на раздаче-то стоял дед.

– Ну так что ж: раньше – марихуана, теперь – героин, – легко, даже не взглянув на парня, парировал реплику Сида Ильич.

Вениамин пристроился на уголке стола, взял пластиковую вилку, у которой почему-то было только три зуба, и осторожно вытянул снизу бутерброд с сыром. Кусочки, плававшие в густой соевой подливке, оказались мясом. В полетах – а летать Обвалову приходилось часто – нередко приходилось сидеть на консервах. Обычно Вениамин отдавал предпочтение консервированным продуктам «Пантагрюэль», поставляемым колонией, расположенной на одноименной планете с удивительным климатом, позволявшим снимать урожай три раза в год и откармливать таких роскошных хрюшек, что сало их было нежно-розовым, прозрачным на просвет и таяло во рту, точно сливочное масло.