Изменить размер шрифта - +
Мари уселась в отдалении от отца. Юлия Дюберне стала перед каминным зеркалом и вытащила две длинные шпильки, с помощью которых на ее волосах удерживалась шляпа.

— Представляешь, на выходе из церкви Монжи разговаривали с Арбиба, и это досадно, потому что, когда я поздоровалась, Арбиба могли принять мое приветствие на свой счет.

— А что у Кальо?

— Мы туда не зашли из-за этих Арбиба. Но госпожа Агата купит нам торт.

— А как же в таком случае, девочка, твой эклер? Твой эклер до-того-как-сесть-за-стол?

Когда он обращался к дочери, голос его менялся, становясь мягче.

— Не разговаривай с ней: она два раза обернулась.

Девушка готова была расплакаться. Она сказала:

— Как будто это преступление: обернуться в церкви!

— Не притворяйся! Ты отлично знаешь, что означают эти взгляды через плечо. Можешь быть уверена, это уже стало темой пересудов.

Г-н Дюберне спросил:

— Он был там?

— Да, разумеется, со своим неразлучным Плассаком.

Девушка сначала отошла к окну и прижалась лбом к стеклу, хотя видеть она могла лишь отражение собственного лица, потом расплакалась и выбежала за дверь.

— Ну вот! — вздохнул г-н Дюберне. — Обед испорчен. Ты знаешь, что сегодня у нас раки?

— Не самое полезное для твоего мочевого пузыря.

— Наша малышка... ты придираешься к ней по пустякам.

— По пустякам? Ты думаешь?

— В конце концов, сын Салона... Доктор Салон сейчас заключает контракт... он добился большой скидки за Балюз: триста гектаров сеянцев, да еще усадьба.

— Нет, нет и еще раз нет! Ты слышишь, Арман, пока я жива...

В дверях появилась г-жа Агата. Она несла коробку с тортом, от которого исходил запах миндального крема. Арман поднялся, чтобы взять у нее коробку. Она спросила, где Мари.

— У себя в комнате, дуется, потому что я рассказала отцу, что она два раза обернулась.

Г-жа Агата предложила сходить за девушкой, но Арман Дюберне считал, что пора садиться за стол: успокоить Мари будет непросто, а баранья нога окажется тем временем пережаренной.

— Пока Адила разрежет...

— Да, но у нас есть еще раки.

 

II

 

Комната Мари отделена от крыши только антресолью. Уходя на мессу, она забыла закрыть окно. Сквозь приоткрытые ставни над тусклыми черепицами тянутся застывшие в знойном мареве холмы. Мари сняла перкалевое платье и легла. В момент отчаяния она всегда испытывала потребность раздеться и лечь. Она уткнулась лицом в подушку и залилась горькими слезами. Шмель, обнаружив наконец просвет между ставнями, растворился в лазури. Нет никого, кто мог бы приласкать этого ребенка, уже преобразившегося в женщину. Сколько лет не менялись эти обои с цветочками, похожими на винные кляксы! Кровать напоминает стоящий на вечном приколе корабль, застрявший в мертвой зыби маленького городка, «который оставляет молодежь». В Дорте молодежи нечего делать. Маленькая девочка шепчет в подушку одно только имя: Жиль, Жиль, Жиль... Они виделись всего три раза: один раз на пикнике у Монжи и два раза, которые только и можно считать настоящими, — на берегу Лейро. Он был с Николя Плассаком, они там купались. Жиль напомнил ей красивого молодого волка. Капли воды блестели на его золотистых волосах. Николя, тот некрасивый, белёсый. Жиль сказал, что они пойдут одеваться, и попросил ее подождать. Он вернулся. Николя Плассак держался немного в стороне. Жиль сказал: «Он будет стоять на страже». К нему подошла г-жа Агата. Она не возражала против роли сообщницы. Они договорились о свидании. О! Эти два часа, она должна пережить их снова, чего бы это ни стоило... А он? Страдает ли он? Он не ходил на мессу три года. А теперь ходит, чтобы увидеть ее. В последний раз он сказал, что г-жа Агата может все.

Быстрый переход