Вот что он прочел:

«Я, нижеподписавшаяся, Лаура Беатрис Бонапарте Бруштейн, проживающая по адресу: Атойак, дом номер 26, 10-й район, Колония Куатемок, Мехико 5, желаю засвидетельствовать общественности следующее:

1. Аида Леонора Бруштейн Бонапарте, родившаяся 21 мая 1951 года в Буэнос-Айресе, Аргентина, по профессии учительница, обучающая неграмотных.

Факт. В десять часов утра 24 декабря 1975 года она была похищена военнослужащими аргентинских вооруженных сил (Батальон 601) на своем рабочем месте, в трущобном поселке Монте-Чинголо, вблизи от столицы.

Накануне там произошло сражение, в котором погибло более ста человек, включая местных жителей. После похищения моя дочь была доставлена в военный гарнизон Батальона 601.

Там ее подвергли зверским пыткам, так же, как других женщин. Выживших расстреляли в ту же рождественскую ночь. Моя дочь была в их числе.

Захоронение погибших в сражении и похищенных гражданских лиц, как в случае моей дочери, задержалось примерно на пять дней. Все тела, включая ее тело, были перевезены в ковшах экскаваторов из батальона в комиссариат Лануса, а оттуда на кладбище Авельянеды, где их похоронили в общей могиле.

Я продолжала смотреть на последнюю скульптуру, остававшуюся на столе, чтобы не видеть скульптора, молча читавшего вырезку. В первый раз я услышала доносившееся из прихожей тиканье стенных часов, оно было единственным звуком в тот момент, когда улица все больше пустела; легкое тиканье казалось мне неким ночным метрономом, попыткой сохранить живым время в этой дыре, где словно оказались мы оба, в этой протяженности, которая охватывала комнату в Париже и трущобу в Буэнос-Айресе, отменяла календари и оставляла нас лицом к лицу с этим, — с тем, что мы могли назвать лишь «это», все определения были избитыми, все выражения ужаса — затасканными и грязными.

— «Выживших расстреляли в ту же рождественскую ночь», — прочел скульптор вслух. — Может, им дали сладкую булочку и сидр, помнишь, в Аушвице детям раздавали карамельки, перед тем как загнать их в газовую камеру.

Наверное, он увидел что-то в моем лице, потому что сделал извинительный жест, а я опустила глаза и взяла новую сигарету.

Официально я узнала об убийстве моей дочери в суде номер 8 города Ла-Плата 8 января 1976 года. Потом меня отослали в комиссариат Лануса, где после трехчасового допроса мне назвали место, где находилась общая могила. От моей дочери мне позволили увидеть только ее руки, отрезанные от тела и помещенные в сосуд под номером 24. То, что осталось от ее тела, не могло быть отдано, так как являлось военной тайной. На следующий день я отправилась на кладбище Авельянеды искать доску под номером 28. Комиссар сказал мне, что там я найду «то, что от нее осталось, потому что доставленное им нельзя было назвать телами». Общая могила была участком свежевскопанной земли размером пять метров на пять, более или менее в глубине кладбища. Я могу указать ее местонахождение. Было страшно осознать, каким образом были убиты и захоронены более ста человек, включая мою дочь.

2. Ввиду этой омерзительной ситуации и такой неописуемой жестокости в январе 1976 года я, проживавшая по адресу улица Лавалье, номер 730, пятый этаж, девятый район, Буэнос-Айрес, возбуждаю дело об убийстве против аргентинских вооруженных сил. Это я делаю в том же суде номер 8 Ла-Платы в коллегии по гражданским делам.

— Ты же видишь, все это ничего не стоит, — сказал скульптор, широким жестом обведя вокруг. — Ничего не стоит, Ноэми, я месяцами леплю это дерьмо, ты пишешь книги, эта женщина обличает зверства, мы выступаем с протестами на конгрессах и на круглых столах, мы почти что начинаем верить, что положение меняется, и оказывается достаточным двух минут, чтобы прочитать это и снова понять правду, чтобы...

— Ш-ш, в какой-то миг мне тоже так кажется, — ответила я, злясь, что это надо произносить.