Мы ведь с тобой договаривались? Ты видео мне должен был передать. И книгу.
И то и другое я держал в руках, поэтому она меня и узнала. Пакетик с подарком лежал у меня в кармане.
— Да, конечно, прости! Я просто не знал, ты это или не ты. Семи ведь еще нет, вот я и сомневался…
— Мне тут нужно было это все просмотреть, — сказала она, небрежно ткнув пальцем в свои бумаги. — Тарифы, расписание полетов и все такое. Просмотреть и, что называется, утвердить. Ну так что же ты мне хотел передать? И где Хоакин?
— Как ты сказала — расписание полетов?… Послушай, а где это ты работаешь? — небрежно спросил я, изо всех сил стараясь держаться естественно.
— У меня своя авиафирма. Вернее, будет фирма, с завтрашнего дня. «Авиетки Аточа». Я знаю, по мне не скажешь, но я на самом деле летчица. Ну так что, отдашь мне пакет или так и будешь стоять? И что там, кстати?
Что сказать ей? Недолго думая, я выбрал самый простой ответ:
— Не знаю.
— А Хоакин? Он-то почему не пришел?
— Не знаю, — соврал я. Но тут же передумал: — Вернее, знаю. Он там, на видеопленке.
Она приглядывалась ко мне растерянно и с опаской. В глазах у нее блеснула тревога. Она не могла знать, что произошло на аэродроме, но, видно, поняла: что-то случилось. Что-то очень важное.
— Послушай, — я решил не ходить вокруг да около, — а Хоакин Дечен — он тебе кто?
Констанца слегка нахмурилась. Похоже, почувствовала, что я не из праздного любопытства спрашиваю; может, что-то такое было у меня во взгляде, после того как мои глаза увидели смерть Дечена. Она помолчала немного и ответила:
— Мой компаньон. С завтрашнего дня.
— Ну а пока что?
— Друг.
Я поднял брови. Дружба между девушкой и стариком за восемьдесят? Ага, кому-то другому расскажи. Она, видно, и сама поняла, что это прозвучало неубедительно, и поспешила уточнить:
— Ну, скажем так, не обычный друг. Скорее, друг моей матери.
А ведь я только что прочитал, как он ее увидел впервые, твою маму, без малого семьдесят лет тому назад, в этом самом доме, из которого я только что вышел… Беспомощная крохотная девочка на руках у дона Мануэля — возможно, еще более беспомощного.
— А мама твоя с ним когда познакомилась? Когда уже взрослая была? — увидев удивленное лицо Констанцы, я поспешил добавить: — Или раньше? Ну, может, еще в детстве…
— Слушай, ты только не обижайся. А как насчет тебя? Сам-то ты кто такой, можно наконец узнать? — перебила меня Констанца. И подалась вперед, пристально глядя мне в лицо. — Так… Что-то случилось с Хоакином?
— Давай сначала ты ответь, хорошо? — это прозвучало глупо и неуместно, детские игры какие-то. — А потом уже я расскажу тебе все. Все что захочешь.
Ну и рассердилась же она — и была права, наверно. Встала, взяла книгу и кассету.
— Все, я пошла.
И действительно повернулась и пошла прочь. Левша, как и ее бабушка, и с таким же твердым характером.
— Послушай, ты имя на стене видела? — крикнул я ей вслед, когда она уже была у самой двери. — И дату?
Она застыла на месте. Никакой надписи, конечно, она не видела, это было ясно по ее лицу. Но, похоже, сообразила, что это дело касается ее напрямую.
— Констанца, седьмое ноября тысяча девятьсот тридцать шестого года. Ты видела когда-нибудь эту надпись на стене?
И тут она рассмеялась — не сдерживаясь, от души.
— Так ты все это придумал, чтобы меня закадрить?
Я даже не улыбнулся. |