— Да, но… — препятствия явно виделись Констанце непреодолимыми. — А твоя военная карьера? Ты же майор.

— Уже не майор. Я вышел в отставку. Сегодня утром. Я сыт этим по горло.

А вот тут я не соврал ни капли. К несказанному удивлению начальства, я подал прошение о полной отставке. Отрезал себе путь к отступлению. Сжег корабли.

— Но…

— Давай знаешь как сделаем? — перебил я ее. — Пусть девочка решает.

Маленькая Констанца безмятежно спала в своей кроватке. Ее мать в изумлении смотрела на меня; похоже, она уже не сомневалась, что я спятил.

— Девочка? Это как?

Мы отправились на машине на наш маленький аэродром в Куатро-Вьентос, окруженный другими, более крупными. У ангара Констанца не смогла сдержать улыбки; может, мой замысел все-таки показался ей заманчивым, а может, ей просто понравилась вывеска, которую я еще рано утром велел прикрепить над входом, — «Авиетки Аточа». Название, которое ты придумала для фирмы, где вы должны были работать втроем — Луис, Рамиро и ты. «Авиетки Аточа», имя твоей мечты.

Я вывел из ангара самолет, который поставил туда накануне, когда придумал свой план. Пригласил Констанцу с ребенком сесть в него. Она поколебалась, но потом, соотнеся свое недоверие к самолету и доверие ко мне, все-таки залезла в кабину.

День стоял великолепный, солнечный, и я постарался оторваться от земли мягко и не без изящества. Подарить крылья тому, кого любишь, — эта радость ни с чем не сравнится, и я в тот день насладился ею сполна. Меня переполняла гордость за то, что я так удачно все устроил. Я то и дело искоса поглядывал на твою дочь: она держалась уверенно, радовалась и удивлялась своему первому полету и ничуть не боялась неба. Что ж, Констанца пошла в родителей — в тебя и в Рамиро. Пусть она никогда раньше не летала, зато родилась крылатой.

— А теперь, — сказал я ей, — посмотрим, что решит девочка.

Малышка проснулась и спокойно сидела на руках у матери. Та вопросительно посмотрела на меня.

— Давай договоримся. Если то, что я сейчас сделаю, не понравится девочке, тогда никаких музеев и воздушных такси. Но если ей это понравится — мы сделаем это. Идет? — и я протянул Констанце руку.

Она пожала ее.

— Идет.

— Тогда держись!

Я набрал скорость, уходя все дальше и дальше в синеву. Потом осторожно и плавно потянул штурвал на себя. Самолет вскинул нос: пестрая земля куда-то пропала, перед нами теперь было сплошное бескрайнее синее небо.

Пилот и пассажир ощущают волчок совершенно по-разному. В тот мой первый раз Кортес управлял машиной с невозмутимым спокойствием, а я кричал от восторга, от счастья жить на свете. Теперь я сам сидел за штурвалом, уверенно управляя самолетом; больше всего меня сейчас меня интересовало, как поведет себя твоя дочь, не испугается ли твоя внучка.

Когда самолет вертикально ушел вверх, Констанца вскрикнула, крепко прижимая к себе дочь. Не от страха, нет, — это был торжествующий крик, в нем слышались радость и осознание своей силы. Я расхохотался — так здорово было видеть ее ликующей. Мы оба посмотрели на девочку: та широко открыла глаза, но видно было, что она ни капельки не испугалась. На руках у матери она чувствовала себя в полной безопасности. Когда нас перевернуло вниз головой, она стала оглядываться по сторонам, видно, удивляясь тому, что мир вокруг стал таким странным и неузнаваемым. Есть в волчке такое мгновение, когда самолет вновь выходит на горизонтальную линию, — тогда даже самому опытному летчику нестерпимо хочется сбросить напряжение в крике. Закричал и я, и Констанца подхватила мой крик. Малышка вытянула перед собой руки, будто пытаясь затормозить, и мы с Констанцей не смогли удержаться от смеха.