Положение представлялось ей не просто безнадежным, а катастрофически безнадежным. Раскладывать чемодан не имеет смысла – завтра же она вернется в Москву.

Возвращаться в Москву не имеет смысла – ее там никто не ждет.

Смутная мысль о том, что ее не просто выставили из прежней жизни, а выставили с дальним прицелом, только еще пока непонятно каким, выползла из глубины мозга и заняла сознание полностью, целиком, как толстый тяжелый удав занимает все пространство тесного террариума. Куда ни посмотришь, все те же жирные омерзительные кольца.

Постучав, заглянула хозяйка, как ее, Зина, Маша, сказала что-то про обед. Лиля покачала головой. Ни Зину, ни Машу, ни обед она сейчас видеть не могла.

В конце концов, изнемогая под тяжестью удава в голове, она поднялась и вышла на улицу.

Дождь кончился, и сильно похолодало. С той стороны, где была большая коричневая вода, а за ней на другом берегу сопки и какие-то громадные круглые белые сооружения, то ли шатры, то ли непонятные емкости, несло ледяным ветром. Тротуары блестели, как стеклянные, и Лиля боялась поскользнуться и упасть.

Она натянула перчатки – что от них толку, от этих перчаток! – подняла воротник и быстро пошла вверх по широкой улице. Немногочисленные машины притормаживали, пропуская пешеходов, в странных, непривычных зданиях горели огни, там, должно быть, хорошо, тепло!..

Замерзла она очень быстро и как-то окончательно. Пальцы в лакированных ботинках заледенели, и ветер не отставал, забирался внутрь ее пальтишка, и она чувствовала себя совершенно беззащитной, как будто вовсе без одежды.

Хорошо бы простудиться и умереть. Чем быстрее, тем лучше. Не придется мучиться и носить в голове жирного удава.

Она все шла и шла, когда улица поворачивала, Лиля тоже поворачивала, когда взбиралась в гору, тоже взбиралась, и ей казалось, что сейчас она дойдет до такого места, где земля кончится – ведь он где-то поблизости, этот самый край земли!.. Она окажется над обрывом, за которым бездна, космос, и камушки будут сыпаться из-под ее лакированных ботинок, пропадая в немыслимой пустоте.

Вместо края земли она дошла до какого-то длинного дома. Он стоял вдоль холма на тонких журавлиных ногах, и к подъездам вели чугунные узкие лестнички, упиравшиеся в крылечки.

«Пошив торбасов, 5-й этаж, кв. 17», – прочитала Лиля на одном из подъездов. «Пошив» был старательно выведен синей краской.

Ни о чем не думая, она взбежала по чугунным ступеням, потом забралась по бетонным и потянула на себя дверь. Внутри было не так холодно, ветер остался снаружи.

Держась рукой за крашеные коричневые перила, она стала подниматься. В подъезде было тихо и сильно пахло жареной рыбой.

Какой-то парень попался ей навстречу, посторонился, пропуская, а потом, кажется, посмотрел вслед. Лиля заспешила. На Севере, как известно, сплошь преступный элемент, вдруг и этот преступный?

На площадке было всего две квартиры. Дверь в семнадцатую приоткрыта, Лиля постояла, подумала и позвонила. Если бы не тяжесть в голове, задавившая все мысли, и не Кирилл, сказавший, что она «совсем ку-ку», она ни за что не решилась бы позвонить.

– Открыто, однако!

Лиля потопталась на площадке, подождала – в квартире кто-то ходил – и еще раз позвонила.

Дзы-ынь!.. Дзы-ынь!..

Перед ее носом вдруг возник маленький человек в мятой клетчатой рубахе и тренировочных штанах. В зубах у него была трубка. Трубка дымилась.

Лиля попятилась.

– Чего звонишь, однако? Открыто.

Тут человек повернулся спиной и пошел по темному коридору, заваленному каким-то хламом, мягко и неслышно ступая.

Лиля поняла, что должна немедленно бежать, спасаться, но человек снова возник на пороге. Он перемещался как-то совершенно бесшумно.

– Заходи, – велел он, не выпуская изо рта трубки.