Пейтон вздохнула: ею овладели отчаяние и бессилие – и схватила телефон. «Вот как? Ты даже не соизволила мне позвонить?» – написала она и пожалела о том, что сделала, едва отправив сообщение.

Разумеется, ответа не будет. Рене разве что передаст ее слова Дину, который ведет программу с пяти вечера. Подумать только: ни одна из ТВ мам не позвонила и не написала, хотя обычно они связывались в любое время, практически каждый день. Они познакомились, еще будучи молодыми журналистками: по двадцать с хвостиком, – стали верными подругами и соратницами, несмотря на сверхконкурентную и беспощадную профессию. Из ТВ девчонок со временем превратились в ТВ мамочек, а пятнадцать лет спустя в индустрии остались только Пейтон и Рене. И все же это были старые подруги по работе: те, кто всегда прикроет спину. Они тайком проносили в больницу суши и шампанское, когда Пейтон родила Макс, придумывали, как бороться с сексуальными домогательствами, организовывали свидания и ужины, если ты осталась одна, впала в депрессию, пережила развод или просто загрустила в день рождения. А теперь ее мир рушится, и никто не сказал ни слова поддержки!

Пейтон вновь проверила телефон. Три сообщения от мамы, два от Скай, голосовое – от Кеннета. Адвокат и Айзек молчат.

Она стала мерить шагами квартиру, начав с прихожей, прошла по коридору мимо комнаты Макс. Дальше располагались комната, служившая им с Айзеком кабинетом, гостевая комната с раскладным диваном и, наконец, просторная хозяйская спальня с видом на Центральный парк. Кухня и гостиная представляли собой единое пространство. Несмотря на простоту планировки, квартира идеально подходила для их небольшой семьи. Заглянув в кабинет, Пейтон увидела фотографию в рамке, которую лишь недавно поставила на свой стол: они с Айзеком на праздничной вечеринке Эй эн эн, счастливые и красивые, в вечерних туалетах. Шевелюра Айзека в его сорок два года ничуть не поредела и оставалась такой же темной, как в день их знакомства. Иногда он поднимал волосы и показывал, что якобы начинает лысеть, а Пейтон закатывала глаза и заявляла, что он теряет зрение, а не волосы. «И вообще иди к черту!» – говорила она мысленно, считая несправедливым, что муж становится с каждым годом интереснее. Обозначившиеся у рта морщины придавали ему счастливый вид, а толика соли с перцем в двухдневной щетине, которую он обычно носил, добавляла мужественности. Ярко голубые глаза ничуть не выцвели и не потускнели. Глядя на фото, она испытала новый приступ паники. Как это могло случиться?

Пейтон подскочила от неожиданности, услышав звук открывшейся входной двери. Что за черт? Макс нарушила запрет и вышла? Не может быть. Швейцар не пустил бы никого наверх без ее разрешения, если только… Айзек? После разговора с Нишей не прошло и часа, его не могли отпустить так быстро. Он бы позвонил.

– Айзек, ты?

Она торопливо натянула хлопчатобумажный джемпер – голубой, его любимый, и вышла в коридор. Муж сбросил туфли и молча поднял голову. Несмотря на восемнадцать лет совместной жизни, у Пейтон учащалось дыхание от одной его улыбки. Только сейчас он не улыбался.

– О, слава богу! – поспешила она к мужу с объятиями и убрала с его лица непокорную прядь, поднявшись на цыпочки, но поцеловать не удалось: он отстранился и холодно спросил, избегая ее взгляда:

– Где Макс?

– У себя в комнате. Я сказала, что сегодня за ужином мы все обсудим.

Пейтон говорила наигранно бодро, как с дочкой в раннем детстве, а затем – когда у той начался подростковый период.

Айзек молча прошел к комнате Макс.

– Макензи?

Он постучал три раза и еще три.

– Открой, пожалуйста.

Даже не услышав ответа, Пейтон прекрасно понимала: Макс ни за что не откроет отцу, который якобы ее предал.

Айзек вернулся.

– Как ты могла? – спросил он дрожащим от гнева голосом.