За дверью послышались шаги. Там кто-то шептался. Наконец постучали.

— Входите!

Дверь приоткрылась, просунулся чуб Васи Рогова.

— Григорий Владимирыч… Народ собирается!

— А? — Арсеньев быстро встал из-за стола. — Иду, иду! — и вышел из своего маленького, приютившегося в углу клуба кабинета.

Сегодня в клубе совхоза «Голубые озера» полно цветов. Стол президиума, сцена, подоконники — все пенится белыми и розовыми флоксами, горит кострами ярких маков и золотых шаров. Чуть ли не все палисадники совхоза переселились сюда.

Ребята-школьники только что кончили наряжать стулья первого и второго рядов. Эти стулья стоят теперь все обвитые зеленью и полевыми цветами. Арсеньев пересчитал их — беда, если кому-нибудь не хватит «зеленого» стула.

За сценой негромко шумели кружковцы, готовились к выступлению. Кто-то наигрывал на баяне, и девичий тонкий голосок подпевал.

Арсеньев окликнул электрика, который проверял освещение:

— Вот так, пожалуйста, чтобы весь свет падал на «зеленые» ряды.

— А на трибуну? Может, директор выступать будет…

— Он, конечно, выступит. Но с него и одной лампочки хватит — не он сегодня главный.

— Вы потише, Григорий Владимирович. Люди кругом. Вы же знаете, он у нас крутой, обидчивый…

— Ничего. Вытерплю.

Арсеньев еще раз внимательным взглядом окинул зал. Все готово, зал выглядит нарядно и радостно. Дежурные прикрепили повязки к рукавам, негромко и весело переговариваются. Арсеньев прислушался: клуб легонько гудел от всей этой приятной предпраздничной суеты. Все хорошо. Настроение хорошее. Праздник должен быть удачным.

При входе в клуб была маленькая кладовая, где хранились музыкальные инструменты, спортивные снаряжения и всякое клубное имущество. Сегодня эта кладовая превращена в приемную для гостей. Арсеньев подозвал одного из дежурных.

— Ты знаешь всех наших ребят? Знаешь? Так вот, как будут приходить «те», — ты их сразу в эту комнатку: пусть ждут. Непременно пусть ждут.

— А других в кладовку не пускать? Только «тех»?

— Только «тех». Обязательно.

Когда Арсеньев отошел, дежурный заглянул в эту заветную комнатку. Ничего особенного там не было — цветы, большое зеркало и вешалка.

— Ага, понятно, — дежурный улыбнулся, — чтобы нафуфырились.

На будущий год он тоже войдет в эту комнатку!

…Наступил вечер, стемнело. В совхозе закончились работы, и народ, наспех отужинав, потянулся в клуб. Шли молодые люди из дальнего отделения совхоза, оглашая поля и перелески песнями и гармонью. Шли с хуторов. Шли, заполняя главную улицу совхоза. Встречались у клуба, здоровались, весело переговариваясь, входили на высокое крыльцо, устланное еловыми ветками. Дежурные с красными повязками на рукавах встречали гостей.

В комнатке с зеркалом на стене очень скоро стало тесно. Здесь собрались восемнадцатилетние. Все они — и девушки и юноши, — нарядно одетые, глядели друг на друга, словно виделись в первый раз, подшучивали друг над другом… Особенно доставалось Руфе, ребята просто донимали ее.

— Руфа, а ты зачем здесь? Сколько тебе?

— Сколько и тебе!

— Ну, зачем же обманывать, смотри-ка, ты мне и до плеча не достаешь. Иди домой, подрасти еще немножко.

— Не всем же с елку быть!

Девушки пришли в белом — так полагалось по обычаю.

У Жени Каштановой платье шуршало, блестело, обливало ее белым сиянием.

— А ты, оказывается, красивая! — с удивлением сказала Руфа, словно впервые увидев подругу.