Судя по голосу, мужчина пребывал в здравии и благополучии.

— Ой, боюсь, я ошиблась, — быстро произнесла я, — заказ сделан для некой миссис Джуди Хановер.

— Никаких проблем. В следующий раз цветы, возможно, закажут и для меня. Приятного вам дня.

Положив трубку, я для начала устыдилась: оказывается, я превратилась в отъявленную лгунью. А затем я подумала, что доктор Барбара Хановер Гэлбрейт покинула Нью-Йорк вовсе не потому, что у ее отца случился сердечный приступ, ей просто не хотелось отвечать на вопросы о Маке.

Теперь я знала, что делать. Приняла душ, оделась и начала складывать вещи в сумку. Я должна вызвать Барбару на откровенный разговор. Если мама права и у Мака десять лет назад действительно случился срыв, то не заметила ли Барбара какую-то странность в его поведении, свидетельствовавшую о душевном заболевании? Я осознала, что отчаянно пытаюсь защитить Мака, если он действительно где-то там, живой, потерявший рассудок, совершает преступления.

Я позвонила на мобильный Эллиотту. Он ни разу не назвал меня но имени, лишь тихо пообещал перезвонить — значит, мама была где-то рядом и могла услышать.

Через полчаса он все-таки перезвонил, и я ушам своим не поверила.

— Твой детектив Барротт заявился сюда и хотел поговорить с Оливией. Я сказал ему, что мы будем разговаривать только в присутствии нашего адвоката, но тут Оливия прокричала ему что-то вроде: «Неужели вы не понимаете, что у моего сына был срыв? Неужели до вас не доходит, что он не отвечает за свои действия? Он болен. Он сам не знает, что делает».

У меня так пересохло во рту, что я могла лишь шептать без всякой на то необходимости.

— Что сказал Барротт?

— Он попросил Оливию подтвердить свои слова насчет душевной болезни Мака.

— Где мама сейчас?

— Каролин, у нее началась такая истерика, что я вызвал врача. Он сделал ей укол и сказал, что она должна несколько дней находиться под врачебным присмотром. Я собираюсь отвезти ее в чудесный санаторий в Коннектикут, где она сможет отдохнуть, ну и... получить врачебную помощь.

— Как называется санаторий? — спросила я, — Встретимся там.

— Седжуик-Мэнор, в Дарьене, только, Каролин, не приезжай. Оливия не хочет тебя видеть, и если ты все-таки будешь настаивать на свидании, она только больше расстроится. Она считает, что ты предала Мака. Обещаю позаботиться о ней. Я перезвоню, когда она там устроится.

Мне ничего не оставалось, как согласиться. Мама вновь подтвердила полиции свою уверенность в безумии Мака — для него ничего не могло быть хуже. После разговора я прошла к себе в комнату, достала пленку с записью и снова ее прослушала, ннимательно вглядываясь в клочок бумаги, на котором он написал печатными буквами свое послание дяде Девону. «ДЯДЯ ДЕВОН, СКАЖИ КАРОЛИН, ЧТОБЫ НЕ ИСКАЛА МЕНЯ». Звучал его голос:

Когда, в раздоре с миром и судьбой,

Припомнив годы, полные невзгод,

Тревожу я бесплодною мольбой

Глухой и равнодушный небосвод...

Я представила реакцию Барротта, если бы после того, что он выслушал от мамы, ему удалось заполучить записку и пленку. Не успела я так подумать, как снизу позвонил консьерж: оказывается, в эту самую минуту ко мне поднимался детектив Гейлор.

— Простите, мисс Каролин, он не позволил мне сообщить вам о его приходе.

Я начала как безумная набирать номер мобильного телефона Терстона Карвера, нашего адвоката по уголовным делам, пока не прозвучал звонок в дверь. Адвокат сказал мне то же самое, что говорил в офисе: я не имела права препятствовать изъятию предметов, указанных в ордере.

Когда я открыла дверь детективу Гейлору, он сразу вручил мне ордер без всяких лишних разговоров. Документ предписывал выдачу записки, оставленной Маком в корзинке для пожертвований, и пленки, найденной мною в его чемодане.