Мамина щека была мягкой, сладкой, слегка припудренной, чем-то напоминавшей зефир. На маме были сапфировые серьги, те самые, что папа купил ей в Индии, когда его отправили служить вскоре после того, как они поженились. Отец тогда пренебрег советом ювелира, гордо рассказывала мать, отказавшись от более ценных камней и выбрав именно ту пару, что идеально подходила к глазам Серены Ньютон. Сапфиры в обрамлении бриллиантов по-прежнему поражали своей необычайной глубиной, тогда как глаза той, под цвет которых подбирались камни, выцвели за долгие годы забот и тревог.

За спиной у Виви раздались аплодисменты. Это новобрачный пригласил молодую жену на танец. Виви не моргнув выдержала испытующий взгляд матери. За последние месяцы она замечательно преуспела в умении скрывать свои чувства.

– Ты уже тысячу лет не была дома. Нельзя же все время убегать, – потянулась к дочери миссис Ньютон.

– Мама, я никуда не убегаю. Я ведь тебе уже говорила. Сегодня меня попросили посидеть с детьми. – Виви успокаивающе улыбнулась матери широкой улыбкой.

Миссис Ньютон наклонилась вперед, положила руку на колено дочери и, понизив голос, сказала:

– Дорогая, я понимаю, что тебе пришлось очень нелегко.

– Ты о чем? – Виви внезапно покраснела.

– Я ведь тоже когда-то была молодой.

– Мамочка, я в этом и не сомневаюсь. Но мне действительно уже пора. Пойду попрощаюсь с папочкой.

Дав обещание позвонить и почувствовав легкий укол совести из-за расстроенного лица матери, Виви повернулась и начала выбираться из комнаты. Виви понимала причину маминого беспокойства: она стала выглядеть старше, она это знала наверняка, боль утраты оставила неуловимый, но заметный след на ее лице, лишив его детской пухлости и заострив черты. Какая ирония судьбы, размышляла Виви, что она начала достигать своего идеала красоты – худобы и нездоровой утонченности, – потеряв того, ради кого этого добивалась.

Более того, в последние несколько месяцев Виви, которая всегда была очень домашним ребенком, делала все возможное, чтобы как можно реже видеться с семьей. Сводила к минимуму телефонные разговоры, стараясь избегать упоминаний о ком бы то ни было за пределами семейного круга, общалась с родителями посредством коротких жизнерадостных посланий на открытках со смешными картинками, отказывалась от приглашения на папин день рождения, деревенский праздник, ежегодный теннисный турнир, устраиваемый семьей Фэрли-Халм, ссылаясь на плотный рабочий график, усталость или на несуществующие приглашения на светские мероприятия. Она устроилась на текстильную фабрику неподалеку от Риджентс-парка и отдалась новой работе с миссионерским рвением, не переставая удивлять своих работодателей способностью усердно трудиться, а семьи, где она в качестве подработки сидела с детьми, – своей безотказностью, в связи с чем Виви частенько возвращалась на свою съемную квартиру слишком усталая, чтобы думать. Что ее вполне устраивало.

После охотничьего бала Виви поняла: стоило ей упомянуть имя Дугласа, проявив нечто большее, нежели просто сестринский интерес, родители деликатно меняли тему разговора, возможно уже тогда зная, что она вовсе не та, кто ему нужен. Но Виви не слышала их; быть может, как поняла она позже, она не слышала его. Ведь, помимо всего прочего, он никогда ни взглядом, ни намеком не показывал, что его отношение к ней выходит за рамки невинных братских чувств.

Теперь, увидев, что он смотрит совсем в другую сторону, Виви покорилась судьбе. Нет, она не собиралась искать себе кого-нибудь другого, как неоднократно советовала ей мать. Виви Ньютон твердо знала, что принадлежит к несчастливому меньшинству. Она была девушкой, которая, потеряв любовь всей своей жизни и тщательно взвесив имеющиеся альтернативы, решила больше не вступать ни с кем в серьезные отношения.