|
Гегель попросил Кузена и его представить великой актрисе. Француз был в смущении. «Это невозможно, — высказывал он Раумеру свои спасенья, — при внешности Гегеля и его манере говорить их наверняка скопируют и высмеют на подмостках». Раумер посоветовал Кузену сослаться на то, что в Париже порядочные люди не ходят за кулисы, сказать, что он, Раумер, своим знакомством нарушил правила хорошего тона. Кузен так и поступил, Гегель ему поверил и посетовал на своего коллегу в письме к жене: «Сегодня днем Раумер пойдет на аудиенцию к мадемуазель Марс, он должен побывать у всех актрис; Кузен находит это смешным». Кузен вообще старался не водить Гегеля в частные дома, говорил, что весь Париж разъехался и что подобные визиты здесь не приняты. Познакомился Гегель лишь с Минье и Тьером. Однажды ему довелось побывать на заседании Академии наук; усиленно посещал он библиотеки, пытаясь читать и даже работать.
Из Парижа Гегель писал далеко не с тем энтузиазмом, что из Вены. Он жаловался на безалаберный уклад французской жизни. Гегель привык обедать в час, плотно, но умеренно. Здесь за стол садились в пять и пировали до вечера. После того как у него однажды разболелся живот и несколько дней ему пришлось провести в постели, он категорически отказался обедать с Кузеном и вернулся к привычному режиму. Месяц в Париже пролетел быстро, и в первых числах октября Гегель покинул французскую столицу. Кузен сопровождал его до Кельна. В Брюсселе их принимал ван Герт. Затем Гегель направился в Веймар, к Гёте. «Я должен был подробно рассказывать Гёте о политических и литературных взглядах во Франции, он очень интересовался всем; он полон сил и здоров, в общем, старик, вернее — вечный юноша, стал несколько спокойнее; он такой почтенный, добрый, дружески настроенный человек, что в нем забываешь гения. Мы встретились как старые друзья, не с целью наблюдать и слушать друг друга, не ради славы или чести, а сердечно. Сын говорил мне за столом, как обрадовался Гёте, узнав, что собираюсь заехать к нему на обратном пути из Парижа». А вот сведения о той же встрече из другого источника (запись П. Эккермана, секретаря Гёте от 18 октября 1827 года): «Здесь Гегель, которого Гёте лично очень уважает, хотя некоторые порожденные его философией плоды ему и не совсем по вкусу. Гёте устроил в честь Гегеля званый вечер, на котором присутствовал также и Цельтер, намеревавшийся уехать в ту же ночь. Много говорили о Гамане, причем особенно обстоятельно высказывался Гегель, который развил относительно этого выдающегося мыслителя такие основательные соображения, какие могут быть только результатом самого серьезного и добросовестного изучения предмета. Затем беседа коснулась сущности диалектики. — Это в основе своей не что иное, — сказал Гегель, — как урегулированный и методически разработанный дух противоречия, который присущ каждому человеку, — дар, обнаруживающий всю свою важность в различии истины от лжи. — Жаль только, — вставил Гёте, — что такого рода изысканными приемами мышления часто злоупотребляют и применяют их для того, чтобы истинное представить ложным, а ложное истинным. — Да, это, конечно, бывает, — возразил Гегель, — но только с людьми, которые духовно больны. — Поэтому-то я и стою, — сказал Гёте, — за изучение природы, которая не позволяет возникнуть такого рода болезни; ибо здесь мы имеем дело с бесконечно и вечно истинным; но истина покидает как недостойного всякого, кто при рассмотрении и изучении своего предмета поступает недостаточно чисто и честно. Я вполне уверен, что многие больные диалектикой в изучении природы найдут благодетельное исцеление». Гёте и Гегель как мыслители, по сути дела, решали одну и ту же теоретическую задачу — познание органического целого. Гегель в своем учении о конкретности понятия искал пути к решению проблемы средствами диалектической логики; система категорий, подвижных и переходящих в свою противоположность, по его мнению, дает возможность понять развивающийся организм. |
