Гегель сам почувствовал шаткость своего афоризма и в заново написанном введении к «Энциклопедии философских наук», увидевшем свет в 1827 году, пояснил свою мысль. Он отмечал, что только бог один «истинно действителен», что существование представляет собой лишь часть действительности. В повседневной жизни называют действительностью всякую причуду, заблуждение, зло и т. д., но на самом деле случайное существование не заслуживает громкого названия действительности.

«Действительность по Гегелю, — писал Ф. Энгельс, — вовсе не представляет собой такого атрибута, который присущ данному общественному или политическому порядку при всех обстоятельствах и во все времена. Напротив. Римская республика была действительна, но действительна была и вытеснявшая ее Римская империя. Французская монархия стала в 1789 г. до такой степени недействительной, то есть до такой степени лишенной всякой необходимости, до такой степени неразумной, что ее должна была уничтожить великая революция, о которой Гегель всегда говорит с величайшим воодушевлением. Здесь, следовательно, монархия была недействительной, а революция действительной. И совершенно так же, по мере развития, все, бывшее прежде действительным, становится недействительным, утрачивает свою необходимость, свое право на существование, свою разумность. Место отмирающей действительности занимает новая, жизнеспособная действительность, занимает мирно, если старое достаточно рассудительно, чтобы умереть без сопротивления, — насильственно, если оно противится этой необходимости. Таким образом, это гегелевское положение благодаря самой гегелевской диалектике превращается в свою противоположность: все действительное в области человеческой истории становится со временем неразумным, оно, следовательно, неразумно уже по самой своей природе, заранее обременено неразумностью; а все, что есть в человеческих головах разумного, предназначено к тому, чтобы стать действительным, как бы ни противоречило оно существующей кажущейся действительности. Повсем правилам гегелевского метода мышления, тезис разумности всего действительного превращается в другой тезис: достойно гибели все то, что существует» .

Вместе с тем надо отметить, что в контексте предисловия к «Основам философии права» мысль Гегеля звучала в достаточной мере консервативно. Гегель призывал к тому, чтобы за видимостью преходящего увидеть непреходящую субстанцию. Философия, которая обращает внимание на суетное и «лучше понимает, как устраивать жизнь», сама есть «праздная суета». Вступая во внешнее существование, разумное обретает бесконечное богатство форм. обводит свое ядро пестрой корой, а поверхностное сознание застревает в ней; лишьпонятие проникает сквозь эту кору, чтобы нащупать внутрений пульс и ощутить его биение также и во внешних образованиях. Бесконечный материал внешней оболочки и его регулирование не есть предмет философии; в этом отношении она может избавить себя от труда давать благие советы. Платон мог бы воздержаться от того, чтобы рекомендовать нянькам укачивать детей, а не держать их спокойно на руках. А Фихте не следовало тратить силы на совершенствование паспортной системы (он, оказывается, придумал помещать в паспорте подозрительных лиц не только их собственноручную подпись, но и портрет).

Следовательно, постичь то, что есть, — вот в чем задача философии, и как каждый из людей — сын своего времени, так и философия есть эпоха, охваченная в мыслях. Глупо думать, что философия может выйти за пределы современного ей мира, так же как наивно строить себе мир, каким он должен быть, этот мир может существовать лишь в мнении его создателя. К тому же философия всегда приходит для такого поучения слишком поздно. В качестве мысли о мире она появляется лишьтогда, когда мир закончил свое формирование. Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, это означает, что некоторая форма жизни постарела, философия может ее не омолодить, а лишь понять.