В бою под Ново-Алексеевкой во всю ширь проявились прекрасные военные дарования Якова Александровича. Выдвинув против красных всего лишь 120 штыков и 300 шашек, он весьма умело использовал для манёвра этих сил всего только три танка и три бронепоезда. Организованное взаимодействие пехоты, кавалерии, танков и бронепоездов сыграло в этом бою свою решающую роль. Части 13-й армии красных были на время скованы, а их внимание было отвлечено от приближающейся со стороны Херсона бригады 34-й дивизии. А ведь всего-навсего 120 пехотинцев демонстрировали наступление, три танка под прикрытием огня трёх бронепоездов совершили несколько атак на Ново-Алексеевку, и в это же самое время на флангах успешно атаковала кавалерия.

Такой успех не на шутку встревожил красных, которые в срочном порядке перебросили подкрепления с Перекопского направления к Ново-Алексеевке.

Что же касается применения белыми танков, то об этом сохранилось свидетельство белого генерача Б. Штейфона:

«Танки были приданы наиболее сильным частям и производили действительно должный эффект. Первые красные части, заметив какие-то двигающиеся машины, не уяснили, по-видимому, их роль, но когда, несмотря на огонь, свободно преодолевая местные препятствия, танки врезались в неприятельское расположение и стали в полном смысле уничтожать красные цепи, разразилась полная паника. Весть о появлении танков разнеслась среди большевистских войск и лишила их всякой сопротивляемости. Ещё издали, завидя танки, большевики немедленно очищали свои позиции и поспешно отходили».

Правда, впоследствии примитивность конструкции этих машин-монстров, а также слабая броня и вооружение не оправдали возложенных на них надежд. Атаки танков Белой армии, как правило, заканчивались большими потерями и не давали ожидаемого эффекта.

О том, что было дальше, Яков Александрович напишет так:

«…красные медленно приближались к Крыму. Я ожидал их атаки с 18 января, но они медлили. Разведка всех видов дала сведения, что подошли только 46-я стрелковая и 8-я кавалерийские дивизии; стало легче, хотя и эти силы (около 8000) представляли серьёзную опасность, так как к этому времени против них можно было подтянуть только около 3200 штыков и сабель…

Настроение войск сильно понизилось. Насколько я раньше мог ручаться за своих людей и всё время чувствовать биение пульса командуемых мною войск, настолько сейчас я этого сказать не мог. В настроении их произошла перемена. Не терпя ни одного поражения за время нашей совместной службы, эти войска раньше шли куда угодно, сейчас же под влиянием общего развала и беглецов соседней армии генерала Врангеля они усомнились в успехе и в возможности удержаться в Крыму…

Правда, опубликованное в газете моё заявление о том, что лично я останусь в Крыму, дало немного опоры падавшему настроению, но всё же я не чувствовал спайки со своими войсками, которые, по-видимому, боялись, что их бросят на милость победителя. Приказ, изданный тогда мною, между прочим, гласил: «Вступил в командование войсками, защищающими Крым. Объявляю всем, что пока я командую войсками — из Крыма не уйду и ставлю защиту Крыма вопросом не только долга, но и чести».

И я жаждал боя возможно скорее: его удачный исход мог спасти положение и дать мне возможность бороться как с разложенным тылом…

Поэтому бой должен был разыгран с полным напряжением, в особенности с моей стороны, — надо было эффектом победы произвести давление на общественную психологию всего военного и гражданского Крыма.

Я знал, что с лета 1919 г. Красная армия сделала большие успехи в смысле военной подготовки и организованности, но я знал также, что она в данное время победоносно шла вперёд, не встречая сопротивления со стороны белых.