За рулем, как она разглядела, сидел Барракуда. Отстранившись от Дохлого, она уставилась на него:
– Рассказывай!
– Во! Узнаю тебя, Настя. Это вместо «спасибо»... Слушай, а как тебя круто эта баба отметелила, а? Если бы не мы, вообще бы по асфальту размазала.
– Там бетон, – отозвался с переднего сиденья Барракуда.
– Где Димка? – крикнула она. – Где Димка?
– Я же тебе сказал – в больнице Димка, – отозвался Дохлый. – Димку вытащил, я даже и не знаю кто.
– А откуда ты знаешь, что он в больнице?
– Сам вез потому что. Ладно, сейчас приедем, все расскажу.
– А куда едем-то?
– Как куда? К тебе. Надо же разобраться с этим твоим Сухим. Отпустить его с миром. Война окончена, всем спасибо. Слушай, скажи-ка мне, а тот парень, который там валялся, возле метро, чего он валялся? Его тоже эта баба треснула?
– Нет. Это я.
– Ты? Ну ты даешь!.. Хорошо, мы вовремя успели. Как раз в тютельку.
– Вы с ней дрались?
– Куда там... Барракуда свою газовую «волыну» вытащил и заорал: «Руки вверх!» Она, наверное, решила, что опера нагрянули – такого деру дала, только пятки сверкали. А паренек так и лежал, не очухался.
«И не очухается», – подумала Настя.
Между тем машина уже подъехала к ее дому.
Они открыли дверь Настиной квартиры и вошли. Настя щелкнула выключателем, и Дохлый с Барракудой одновременно охнули и шарахнулись к стене. Прямо возле их ног лежал Сухой. Он пришел в себя и злобно смотрел на вошедших ребят. Рубашка на его плече была бурой от крови. Сам он был очень бледен.
– Перевяжи хоть, сука, кровью изойду...
Голос его был удивительно тонким и слабым, неожиданно слабым для такого крепкого тела.
Настя заметила, что входная дверь еще не закрыта, и толкнула ее, но что-то мешало, дверь уперлась во что-то мягкое... Настя опустила глаза и увидела носок чьего-то ботинка, сунувшегося снаружи в открытую щель. Кто-то хотел войти и не успел.
– Это я, – разрешил ее недоумения человек, стоявший на площадке. – Николай Егорович, сосед...
– Николай Егорович. – Настя навалилась плечом на дверь. – Я сейчас занята. Извините...
– Мне кажется, тебе требуется помощь, – сухо ответил Николай Егорович и, нажав на дверь со своей стороны, отодвинул Настю в прихожую.
Он распространял вокруг себя такое поле уверенности, что никому из ребят даже в голову не пришло сопротивляться его вторжению. Николай Егорович, лысоватый, лет шестидесяти, крепкий мужичок, одетый в старые мягкие брюки и коричневый джемперок, вошел, осмотрел всех собравшихся, сощурил глаза на Сухого, покачал головой:
– Кто ж его так?
– Это ты?! – прохрипел Сухой. – Ты?!
Настин сосед усмехнулся:
– Узнал-таки... Только по голосу меня теперь и узнаешь, Сухой. Да! Так кто тебя разукрасил? Соседка моя, поди?
Сухой молчал.
– Ну, пошли, ребятки, на кухню. Поговорим.
Чувствуя его сумасшедшую внутреннюю силу, Барракуда, Дохлый и Настя подчинились. Расселись на кухне, оставив неперевязанного Сухого в коридоре.
– А как он... – начала Настя, кивнув в сторону коридора.
– Ничего с ним не будет. Придуривается. Вы хорошо сделали, что не начали его перевязывать. Всех бы вас замочил. Это не рэпперы твои сраные, – серьезно сказал Николай Егорович, заглянув Насте в глаза. Она вздрогнула. Сама смерть посмотрела сейчас ей внутрь, в самую глубину ее существа. |