– Бензин был обычный или этилированный? – интересуется Тобиас.

– Обычный, – отвечает Дег. – Шик.

– Энди, – Элвисса смотрит на меня. – Твоя очередь.

– У меня тоже есть земное воспоминание. Это запах – запах бекона. Было воскресное утро, и мы все вместе завтракали – событие беспрецедентное, поскольку я и мои шестеро братьев и сестер унаследовали материнскую странность – по утрам мы ненавидели пищу, даже сам ее вид. Вместо завтрака мы обычно спали.

Скажу больше – для совместного завтрака не было даже особого повода. Все мы вдевятером оказались на кухне случайно, и были веселы и милы друг с другом, читали вслух всякую газетную дребедень. Было солнечно: никто не психовал и не злобствовал.

Я четко помню, как стоял возле плиты и жарил бекон. И тогда я почувствовал, что нашей семье дано лишь одно такое утро – утро, когда все нормальны, добры и знают, что любят друг друга, но что вскоре (как это и произошло) у всех у нас немного съедут крыши и мы разлетимся в разные стороны, как это неизбежно случается со всеми семьями.

Слушая шутки и бросая собаке кусочки яичницы, я едва не плакал. Я тосковал о событии, которое в тот момент происходило. Все это время мою руку покалывали иголочки кипящего жира, но я терпел. Для меня эти покалывания были столь же приятны, как щипки, которыми, бывало, награждали меня сестры, пытаясь вытянуть из меня, которую из них я люблю больше, – и эти легкие покалывания и запах бекона я возьму с собой; это будет моим воспоминанием о Земле.

Тобиас едва сдерживается. Он подался вперед, словно ребенок, сидящий в магазинной тележке и тянущийся за упаковкой конфет.

– Я знаю, какое у меня воспоминание! Теперь знаю!

– Так расскажи нам, – говорит Элвисса.

– Ну значит так… (Одному богу известно, что это будет.) – Когда-то каждое лето в Такома-парке (округ Вашингтон – я знал, что он с востока) мы с отцом налаживали коротковолновый радиоприемник, оставшийся с пятидесятых годов. Мы тянули через сад проволоку – в сторону заката – и привязывали к липе, получалась антенна. Мы перебрали множество частот, и если в черте Ван-Аллена не было помех, ловили почти все: Йоханнесбург, «Радио Москоу», Япония, Пенджаб. Но чаще всего принимали сигналы из Южной Америки, эти призрачные звуки – болеро-самбу, трансляции из ресторанов Эквадора, Каракаса или Рио. Звук был тихий, но чистый.

тоска по недавно прошедшему: «Боже, все было так хорошо еще на прошлой неделе!».

Как-то вечером мама вышла на террасу в розовом сарафане с полным бокалом лимонада в руках. Отец подхватил ее, и они закружились под самбу; бокал оставался у нее в руке. Она взвизгивала, но было видно, что ей приятно. Мне кажется, удовольствие от танца обостряла опасность разбить бокал. Стрекотали сверчки, за гаражом гудели провода высоковольтной линии. И вдруг я увидел своих родителей молодыми и услышал эту тихую, словно небесную музыку, далекую, чистую, ускользающую, исходящую из неведомого места, где всегда лето, где красивые люди танцуют, и куда, даже если очень захочется, невозможно позвонить по телефону. Вот что для меня Земля.

Да, кто бы мог подумать, что Тобиас способен на такое? Придется нам пересмотреть свои оценки.

– А теперь рассказывай – ты же обещала нам историю, – говорит Тобиас Элвиссе, которая, похоже, слегка растеряна, словно должна выполнять условия пари, которое легкомысленно заключила.

– Хорошо, хорошо, расскажу, – кивает она. – Клэр говорила мне, что вы иногда рассказываете истории, так что мне не грозит прослыть дурочкой.