Он приказал принести брезент.

— Некоторые детали не следует оставлять в машине, — заметил Мюленберг. — Ночью может быть сыро.

— Вы имеете в виду… — начал Гросс.

— Тогда выньте эти детали, найдем для них место в складе.

— Я имею в виду адаптер ионизатора, который требует особого хранения, — твердо сказал Мюленберг, сжимая в темноте руку Гросса. — Его придется взять с собой.

Он решительно поднялся на мостик и, быстро вынув из тыльной части ионизатора небольшую трубку, завернул ее в бумагу и спрятал в боковой карман. Машину покрыли брезентом.

— Ну, вот и прекрасно, — спокойно сказал Вейнтрауб. — Можно ехать.

Мюленберг последним сел в автомобиль Вейнтрауба. Тяжелое чувство тревоги, ответственности за исход всего дела, связанного с открытием Гросса, не оставляло его, несмотря на то, что в поведении Вейнтрауба он не заметил ничего, что могло бы усилить его опасения.

* * *

Было условлено, что на другой день Гросс и Мюленберг встретятся в лаборатории около полудня, чтобы наедине обсудить некоторые детали будущего договора с муниципальным управлением. В два — у Гросса свидание с Вейнтраубом в управлении. Ганс не нужен, работа пока прервана; он придет после пяти, чтобы снова отправиться на полигон.

Мюленберг пришел гораздо раньше. Он плотно запер за собой дверь, попросил фрау Лиз не беспокоить его и медленно заходил из угла в угол, большой, мрачный, как грозовая туча, сцепив руки за спиной под расстегнутым пиджаком.

Да, наступили дни тяжелых испытаний. Как дико! Ведь, собственно, ничего неожиданного не произошло — наоборот, все вышло так, как должно было выйти. Десять лет он с увлечением работал над осуществлением идеи Гросса. Это был какой‑то гипноз технической проблемы. Вот она решена. Гипноз кончился. Стало вдруг очевидно, что решение — это адская машина, которую они приготовили в подарок врагам культурного мира, машина, которую надо немедленно уничтожить, так как скрыть ее уже невозможно.

Один километр или двадцать километров — все равно: идея решена. Крупные открытия, как известно, всегда «носятся в воздухе». Им особенно легко носиться вокруг уже сделанного открытия. Машину Гросса видели. Видели ее действие. Теперь идеи будут не только носиться, но и зреть.

Ах, как глупо, как глупо!

Впрочем… Так ли уж просто повторить это открытие? Как‑никак, а им потребовалось десять лет дружной, увлеченной работы, чтобы найти принцип ионизирующего луча и воплотить его… вот в эту маленькую деталь большой машины, — адаптер ионизатора. Вот оно, сердце всей проблемы, завернутое все в тот же обрывок газеты… В этой трубке, величиной чуть больше футляра для зубной щетки, заключается все остальное — чепуха, доступная каждому грамотному электротехнику. В ней — идея Гросса и бездна конструкторской изобретательности Мюленберга. В ней — тайна. Все в ней!

Мюленберг чувствует, что в этой трубке заключена сейчас его жизнь, все его мысли, все внимание. Это соломинка, обладание которой кажется ему спасительным. Он бережно прячет ее в боковой карман. Он не в состоянии ее отдать. Ее можно потерять, выронить из кармана, перегнувшись из машины, — если это окажется нужным.

А может быть, и в самом деле ничего страшного не происходит, и все его опасения — результат нездоровых нервов? Гросс искренне верит в закон, справедливость, мораль, честь… Нет! Ничего этого сейчас не существует в Германии. Гросса надо убедить, образумить…

Гросс приходит довольный, гордый и оживленный, даже больше, чем обычно. Мюленберг угадывает в его настроении следы недавних семейных разговоров о грядущих благах, о собственном автомобиле, об уютной вилле на берегу Изара или Боденского озера.