Из близкой родни в Москве осталась только бабушка. Молодая, занятая, деловая бабушка, даже и не помышляющая о пенсии, заслуженный врач-дерматовенеролог, на руки которой свалили «никому не нужное» (это она так говорила, вздыхая) дитятко. Бабушка приезжала по понедельникам и четвергам, а в остальные дни они только созванивались по вечерам для контроля. Бабушка оставляла горы не слишком вкусных котлет, которые Соня потом и ела всухомятку. Готовить бабушка не любила и даже презирала, считая себя одной из первых отечественных феминисток. Кроме подкормки, бабушка еще прибиралась в и без того чистой квартире — много ли мусора от одного молчаливого ребенка? Бабушка жила в Лефортове и не была в восторге от всей этой затеи — умотать от родного ребенка на три года — где это видано.

— Где это видано, вот так улепетнуть, — ворчала она, выкладывая кульки и пакеты. — Думаешь, мне легко к тебе сюда таскаться?

— Нет? — пожимала плечами Соня. «Нет» было вторым удобным словом, с которым у нее не было проблем. Бабушка вздыхала и принималась Соню жалеть, хоть и не было для этого никаких причин.

— Эх ты, добрая душа. Ты пойми, Ленке, видать, тоже не хочется одного Володьку отпускать. Понять же можно? То-то.

Бабушка была папина мама и своего Володьку считала идеальным мужчиной, приятным во всех отношениях. А Ленка — Сонина мама, хоть и была женщиной красивой, но на этом ее достоинства кончались. Она ненавидела, когда ее называли Ленкой. С самого детства все звали ее Аленой. Свекровь знала об этом и всегда, во всех случаях, не упускала возможности бросить высокомерное «Ленка».

— Ленке-то уже сколько? — продолжала бабуля. — Годы, годы… а для мужчин, особенно таких, как Володька, все по-другому, не так, как для женщин. Володька у нас особенный. Видный мужчина. Согласна?

— Да! — с готовностью кивала Соня, и тут не было никакого подхалимства. Все так и было на самом деле, и Соня была с бабушкой совершенно согласна. Папа был красив, хорош, ухожен и прекрасно воспитан, к тому же дипломат. Было бы действительно ужасной глупостью отпустить его одного в Новую Зеландию. Такому нельзя позволять даже за хлебом ходить в одиночестве. От греха подальше. Мама была умной женщиной и по-настоящему любила мужа. Любила даже немного больше, чем дочь. Впрочем, Соня тоже бы нисколько не обрадовалась, если бы папа уехал, а мама осталась. Это же что бы было — ни тебе Зеландии, ни тебе самостоятельной взрослой жизни. Всюду клин. Так что она на маму не обижалась.

Мама плакала в аэропорту, прижимала Соню к себе и сразу же по приезде начала слать в Россию пухлые, перевязанные веревками посылки. С дипломатической почтой их можно было слать бесплатно. Водолазки, платьица, нижнее белье из качественного хлопка, красивые свитера из кашемира и даже кукол — уж вообще непонятно зачем. Как будто ее совесть, взбудораженная таким невиданным проступком, требовала каких-то жертв, и самыми меньшими были те, которые ты приносишь в магазинах. Мама, кстати, магазины обожала и бродила по ним часами все равно, а распродажи были вообще ее Родиной.

Соня считалась послушной девочкой, что ее забавляло и удивляло, потому что она обычно старалась делать только то, что хочет сама. Наверное, с ней никогда не было никаких проблем, потому что она редко была по-настоящему чем-то недовольна. Все на свете ее устраивало и интересовало с одинаковой силой, так что в большинстве случаев, вместо того чтобы отказываться или негодовать, она предпочитала не морочиться и сделать так, как просят.