Изменить размер шрифта - +
  - Что ты хочешь этим сказать?  Шийла стояла в дверях, как всегда, нагая. Это помогало спариванию в любой момент.  - При нашей первой встрече ты был необыкновенным. Поэтому ты здесь. А теперь? Обычное молодое ничтожество. Со временем ты превратишься в старое ничтожество.  Она даже не старалась скрыть свое презрение.  - Подожди-ка? В каком смысле "поэтому я здесь"?  Она осклабилась.  - Вот именно. Мозги у тебя тоже не ворочаются. Если сам не можешь сообразить, то не надейся, что я тебя надоумлю. Иди, завтракай. Тебе надо подкрепиться.  - Я устал от хлопьев и бисквитов.  - Мне-то что? Ешь траву.  Шийла вернулась в дом. В первые дни она неусыпно следила за ним, чтобы не позволить сбежать, или запирала на ключ. Теперь же она махнула на него рукой, словно, оценив его физическую форму, решила, что он и так никуда не денется.  Неужели он действительно так опустился? Чтобы женщина испытывала к нему физическое пренебрежение? Что же хорошего в Синанджу, если оно так быстро покидает тело?  Или это он сам отказался от Синанджу?..  Он снова налег на ограждение и потрогал брус пальцами. Всего несколько недель назад он сумел бы сказать, из какого дерева выпилен брус, насколько он сух, сколько лет древесине, насколько он скользок, если его намочить, и какая сила требуется, чтобы его переломить.  Теперь же брус был для него простой деревяшкой, бесчувственной, мертвой палкой, не способной ни о чем ему поведать.  Это он отвернулся от Синанджу, а уж потом Синанджу отвернулось от него. Он забыл про тренировки, забыл про дыхательные упражнения, забыл, как делать свое тело непохожим на тела остальных людей.  Он отвернулся и от многого другого. Например, от Чиуна, который на протяжении многих лет был для него больше, чем отцом. Который с любовью учил его вековой мудрости Синанджу. А что сказать о Смите и нечеловеческом напряжении его труда? О проблеме людей-тигров в Бостоне? О президенте?  Римо понял, что забросил свою единственную семью, своих единственных друзей. Поэтому его и оставило искусство Синанджу, в свое время преобразившее его.  Римо огляделся и сделал глубокий вдох. Воздух был чист и свеж. Он сделал еще более глубокий вдох, наполняя воздухом легкие, пропуская его через весь организм, как учился делать это день за днем, месяц за месяцем, год за годом.  Подобно шлюзу, открывающемуся в наводнение, какой-то механизм у него внутри, уступив напору воздуха, дал волю воспоминаниям о том, каким он был прежде. Теперь он мог не только нюхать воздух, но и пробовать его на вкус. В нем была сахарная сладость и гниение растительности, а также влага, свидетельствующая вместе с солоноватым привкусом о близости моря.  Он сделал новый вдох и учуял полевое зверье. В ноздри ударил запах мяса с кухонного стола Шийлы, тяжелый дух мертвечины. Он чувствовал сухой аромат досок под ногами. Ощущение было такое, будто он был мертв, а теперь ожил.  Римо громко засмеялся, переполненный жизнью. Синанджу было искусством смерти, но тем, кто им владеет, оно несло только жизнь, полноту жизни, когда все органы чувств и каждый в отдельности нерв вибрирует от ощущения своего всесилия.  Римо опять засмеялся. Веранда заходила от его смеха ходуном.  Он сделал разворот и высоко подпрыгнул.  Он опустился на узкий брус ограждения двумя ногами и застыл без движения, как мачта, строго перпендикулярно брусу.  Зажмурившись, он подпрыгнул, перекувырнулся и опустился на балюстраду двумя ногами, только с развернутыми в стороны ступнями. Он пробежался по ограде вперед и назад, не разжимая век, ощущая дерево подошвами и впитывая природную силу через древесину.  Смеясь, он понял, что добился своего.  Шийла Файнберг была в кухне и не слышала его смеха. Она только что закончила завтрак, состоявший из сырой кровавой печени. Теперь ее выворачивало наизнанку.  Она посмотрела на свою рвоту и улыбнулась. Чуткий зверь внутри ее уже третий день подавал долгожданные сигналы.
Быстрый переход