В итоге 1 мая 1917 года на совещании главкомов фронтов в Могилёве Брусилов высказал убеждение, что наступление на его фронте возможно не ранее чем через полтора месяца. А три дня спустя вместе с коллегами он принял участие в совещании Временного правительства в Петрограде, на котором русские военачальники пытались убедить нового военного и морского министра А.Ф. Керенского не подписывать Декларацию прав солдата и гражданина — документ, окончательно лишавший офицерство власти над солдатской массой. Тем не менее декларация, этот «последний гвоздь в гроб старой русской армии», была принята…

12 мая на Юго-Западный фронт прибыл Керенский. В то время нового военного министра России многие с иронией называли «главноуговаривающим» — главная функция Керенского сводилась к произнесению зажигательных речей перед войсками. Поскольку популярность министра в то время была на пике, солдаты с удовольствием слушали Керенского и дружно клялись ему умереть за Родину и свободу. О дальнейшем Брусилов писал так: «Солдатская масса встречала его восторженно, обещала все, что угодно, и ни разу не выполнила своего обещания».

Тем не менее тесное общение с Керенским сказалось на карьере Брусилова в самые краткие сроки. Убедившись в «недостаточной революционности» Верховного главнокомандующего М.В. Алексеева, Керенский 22 мая настоял на его отставке и замене его Брусиловым. Иными словами, Алексей Алексеевич получил тот пост, на который его продвигали еще три месяца назад. Впоследствии Керенский вспоминал: «Возвращаясь в закрытой машине из поездки по Юго-Западному фронту, мы с Брусиловым попали в небывало сильную грозу. Не знаю почему, но именно в тот момент, когда в окна машины барабанил дождь, а над головой сверкали молнии, мы ощутили какую-то взаимную близость. Разговор наш приобрел неофициальный и непринужденный характер, как водится у старых друзей. Мы обсудили дела, которые волновали всех гражданских и военных руководителей, осознававших свою ответственность за судьбу страны… По главным проблемам, стоявшим перед Россией, наши взгляды в основном совпадали, и мы оба полностью отвергали господствующую в верхних эшелонах власти идею, что “русской армии больше не существует”. Мы были убеждены в бессмысленности бесконечных разглагольствований и критиканства, в необходимости наконец проявить мужество и взять на себя риск. В ту поездку в Тарнополь мы успели обговорить много важных вопросов, связанных с предстоящим наступлением, и я тогда же решил, что к началу наступления всю полноту власти в армии следует передать от Алексеева Брусилову».

Со сложными чувствами генерал принимал высшую в русской армии должность. Брату Борису он писал: «Ответственности вообще не боюсь, да и личных целей не имею и славы не ищу, но от всей души желаю и имею лишь одну цель — спасти Россию от развала, неминуемого в случае проигрыша войны…

У меня глубокая внутренняя убежденность, что мы победим и с честью выйдем из титанической борьбы. В таком тяжелом положении Россия еще никогда не была, но чувствую, что мы выйдем из него обновленными и крепкими и все устроится хорошо. Старое правительство действовало безумно и довело нас до края гибели, и это безумие ему простить нельзя. Затхлая и невыносимо гнусная атмосфера старого режима исчезла, нужно, чтобы путем революции народилась новая, свежая, свободная и разумная Россия с ее лучезарным будущим. Теперь же Россия больна, но этого пугаться не нужно, ибо ее здоровый организм вынесет эту болезнь, необходимую для ее развития».

Был ли генерал искренен в этом письме?.. В какой-то степени безусловно да.