Смит, ошеломленный этим безумным взлетом фантазии, только снова покачал головой в ответ.

— Да, но прежде генералу нужно убедить свою совесть в том, что его долг дает ему право уничтожить нас, — продолжал Гордон. — Принять такое решение ему будет нелегко. Он боится Аравии и любит ее — и вот теперь один, без защиты, в ее девственных просторах он должен сделать выбор. Его английская душа, его привычные дурацкие представления о долге, собственности и нефти — все, чем он жил до сих пор, велит ему послать нам гибель; но та доля интеллекта, которая у него имеется, его влечение к Аравии, его природный инстинкт и слабые проблески человечности твердят ему, что, отдав роковой приказ, он совершит гнусное преступление.

Смит возразил, что знает генерала. — Приказ будет отдан! — заявил он с безнадежностью в голосе.

— Я вам сказал уже, ему не так легко решиться на это. Он должен сделать выбор — тот самый выбор, который стоит сейчас перед всем миром. И не исключено, что он пощадит нас. Вот почему я его отпустил. Правда, нужно еще, чтобы он сам остался жив, — ведь с ним Ва-ул, а Ва-ул знает, о каком решении идет речь. — Гордон засмеялся странным, болезненным смехом и с нежностью простер руки к песчаным холмам, маячившим вдали. — Вы только подумайте, Смитик! Где-то в пустыне странствует отравитель колодцев Фримен с моей совестью в руках, но ведь моя совесть — это лишь попытка одной человеческой души раскрыть себя. А генерал несет в руках, можно сказать, совесть всего проклятого западного мира. Сжечь или не сжечь — вот как сейчас стоит вопрос во всей своей грубой осязательной наготе. Что же будет? Как вы думаете, Смит? Неужели Азии суждено быть уничтоженной английскими бомбардировщиками, а? Неужели генерал решится стереть нас с лица земли? Говорите же, Смит! Серьезно! Я хочу слышать ваш ответ.

— Не знаю. Кто сейчас может это знать?

— Да, вы правы. Кто может знать? Здесь решается будущее, и это я, я подготовил все для его решения. Честное слово, Смитик, ни одному режиссеру не удавалось создать спектакль, столь близкий к греческим трагедиям, где действовали боги. Там, в пустыне, спотыкаясь и оступаясь на каждом шагу, генерал ищет выход для своего мира. Ха! Для мира нет выхода, и кому какое дело до мира, когда главное — это человек, один человек, способный совершить разумный и решительный поступок, достойный мужчины. Этот человек — я, Смитик. Увидите! Будущее зависит здесь от меня, и, черт возьми, я не собираюсь медлить и колебаться! Я знаю, что нужно сделать, а потому — идем на электростанцию и сделаем то, что нужно.

— Разве мы не поедем навстречу Хамиду? — спросил Смит, цепляясь за здравый смысл, за реальную связь вещей: вдали уже клубились на ветру облака пыли, возвещая приближение Хамида или Зейна.

— Нет. Мне незачем ехать навстречу Хамиду. Я останусь здесь, чтобы спасти его.

— Вы слишком мрачно настроены, Гордон. И вы больны. На вас лица нет. Вам нужно пойти отдохнуть немного. Послушайте моего совета. У вас силы на исходе.

— Вы так думаете? — спокойно, почти ласково спросил Гордон. — Глядите!

В центре вышки проходила стальная труба, служившая для быстрого спуска пожарных на землю. Гордон, как был, в бурнусе, липнувшем к ногам, обхватил ее и, легко скользя ладонями по гладкой стали, ринулся вниз.