— Это пишет наш друг Вольтер, — проговорила она, положив письмо обратно в шкатулку, — мы все будем молиться за ваш успех!

— Не пощажу живота своего! — склонил голову Сенявин и, печатая шаг, покинул залу.

Глава российской Адмиралтейств-коллегии граф Иван Чернышёв напутствовал командующего Азовской флотилией с теплотой душевной:

— Бога ради, постарайся быть достойным имени сына Наума Акимовича. Дерзай, чадо!

Через несколько часов перекладной возок уже трясся по ухабам российских дорог. За оконцем метелило вовсю. Продышав на замёрзшем стекле глазок, смотрел адмирал на стоящие под снегом леса.

— Ну-ка, Микола, — толкнул он в бок храпевшего денщика, — раскинь умом, что для предохранения обшивки корабельной от древоточцев надёжней будет: шерсть со стеклом толчёным вперемешку или мазь смоляная с порохом в пропорциях известных?

Сонный Микола нехотя высунул из-под душного тулупа голову.

— Не, пороху не надоть, от ентой гадости завсегда одна беда!

Так и ехали: за Москвой — Калуга, за Калугой — Воронеж. Воронежский губернатор Маслов настойчиво отговаривал Сенявина от дальнейшей поездки в одиночку, ссылаясь на шайки бродящих по степи татар. Но контр-адмирал был в своих намерениях твёрд:

— Мне флот строить надобно, а не ждать, пока война кончится!

Пара заряженных пистолетов, резвые кони да российская удаль — что ещё надобно? Вперёд!

На татар всё же напоролись, но смогли отбиться и от погони оторвались. Через несколько дней Сенявин был уже в Таганроге. Спрыгнув с возка на чёрный весенний лёд, скинул с плеч шубу, лом в руки — и за дело. Пока местные начальники сбегались, он уже с дюжину лунок прорубил. Тщательные промеры гавани подтвердили предварительные данные: корабли базироваться на Таганрог могут, хотя и с трудом.

Но настоящая работа ещё только начиналась. Сенявин трудился днём и ночью, ел в седле, спал где придётся. Заготавливал лес для будущих фрегатов, создавал гавани, выбивал пополнения экипажам кораблей, обговаривал с купцами условия поставки пушек… Работая как каторжный, требовал того же контр-адмирал и от других. Нелегко жилось мастеровому люду на южных верфях. Болезни и смерти были делом столь обыденным, что на них и внимания-то не обращали. Помер так помер, нового работника искать надобно, да поскорее: работа стоит!

Результаты адова труда дали плоды намного скорее, чем того ожидали в Санкт-Петербурге. Уже 1 марта 1770 года был спущен на воду первый корабль новой конструкции. Через две недели второй, затем ещё и ещё. Эти суда имели весьма сильную артиллерию и малую осадку, что делало их незаменимыми для боевых действий на мелководном Азовском море. Имена им давали со значением — в память побед, одержанных русским флотом в Средиземноморье: «Модон», «Корон», «Морея»…

К концу апреля на донских волнах качалось уже десять способных к плаванию кораблей. Готовя их к выходу в море, Сенявин в разговоре со своим главным помощником капитаном 1-го ранга Сухотиным сетовал на мелкость Таганрогской гавани:

— Вот ты, Яша, как гидрограф наш наипервейший, скажи мне: можно ли оную гавань достаточно углубить? А то будут наши новострои не стоять, как порядочным кораблям положено, а карасями в грязи валяться!

— Всю гавань углубить сил не хватит, — отвечал всегда невозмутимый Сухотин, — надо фарватер рыть!

— Вот ты этим и займись, а я отправлюсь глядеть крепость и порт Азовский!

Но выехать в Азов Сенявину не удалось — свалила лихорадка, пошла горлом кровь. Отправляя в Санкт-Петербург адъютанта Апраксина с отчётами о проделанной работе, командующий наставлял его:

— О сей болезни жене моей, Анне Никитичне, не сказывай, а ежели она от кого о том сможет проведать, то прими на себя труд уверить её, что я здоров.