Снова подняв голову, я обнаружила, что сижу на помосте под виселицей, на этаком жутком троне. У меня болтаются ноги, так и должно было случиться, но по иной причине. Мне захотелось постучать каблуками о боковую часть помоста.

Новый, безупречно аккуратный синий мундир показался на лестнице. Офицер в форме подошел к начальнику. У него светлые волосы, у этого офицера, хотя для тулийцев это не типично. Он остановился, глядя презрительно и холодно, разразился тирадой, держа руку на эфесе шпаги — традиционная поза. Второй рукой он неожиданно залепил начальнику пощечину.

— Можете считать себя конченым человеком, — сказал тулийский офицер. — Вы обманули наше доверие. Король узнает обо всем. Я лично позабочусь об этом.

Почему-то в устах этого человека тулийская речь стала понятной. Но когда заговорил начальник, она снова превратилась в белиберду.

Тулиец выслушал его, затем сказал:

— Инсценировка казни через повешение, чтобы запугать ее и выведать секреты? Ей ничего не известно. Но у многих при ее появлении развяжутся языки. А потому вы передадите ее мне.

Начальник выразил протест. Это было очевидно.

Тулиец проговорил с гримасой отвращения:

— Вы сделаете это немедленно, иначе я проткну вас шпагой.

Начальник скукожился под горой жира. На студенистой оболочке выступил пот. Я еще ни разу не замечала, чтобы он потел. Из его рта опять стали вылетать какие-то звуки.

Тулийский офицер сказал:

— Отправляйтесь-ка кропать свои бумажки, уже пора. Мне больше не о чем с вами разговаривать. И времени у меня нет.

Глаза этого высокого красивого мужчины походили на две стальные монетки разной формы. По кисти левой руки, небрежно опущенной на рукоять шпаги, протянулся по диагонали шрам, будто прочерченный чернилами штрих.

По всей крыше, припав к земле, словно химерические фигуры у водосточных желобов, пребывая в неопределенности и выжидая, за происходящим наблюдали твари из Дома Ночи. Затем начальник едва заметным жестом выразил согласие.

Фенсер бросил на меня взгляд — краткий осмотр, проверка: не нанесен ли имуществу его (тулийского) короля непоправимый ущерб. А потом велел человеку с соломенными волосами разрезать веревки у меня на запястьях.

Тот черный спуск для акробатов — казалось, скалы уходят из-под ног — к площадке над морем; пара остановок, расплывчатые доводы, его голос, рассекающий все, как клинок; подобно спящему человеку, которого несет приливной волной, я плыла к берегу, и эти детали не затрагивали меня, — наконец подножие лестницы, врезанной в малахитовый обрыв, я увидела зеленые зубцы, врезающиеся в синее зеркало свободы, избавления и жизни.

А Фенсер взял меня за руку и сказал:

— Любимая, теперь не время мешкать. Мы с тобой должны спуститься с утеса прежде, чем они обнаружат, что я обвел их вокруг пальца, как стадо ослов.

— С утеса? — переспросила я.

— Да. — И, крепко ухватившись за перила, я начала спускаться, не глядя, куда ставлю ноги, гораздо больше полагаясь на его надежную руку, которая вела меня вперед, и точно зная: я заколдована и ни за что не упаду.

Мы не перемолвились больше ни словом, но, одолев примерно треть спуска, я вдруг поняла: мы разговаривали на языке снов, на языке города, в котором мы родились.

Мы ступили на песок, и он повел меня вперед; возле уткнувшейся носом в берег лодки стояли пятеро молодых рыбаков, они смотрели на нас, широко улыбаясь. Они нарядились в мундиры тулийской армии и тем самым привели в заблуждение тех, кто глядел на них сверху, но теперь я увидела, что на них деревенские штаны по колено, а рубашек нет вовсе.

Фенсер усадил меня в лодку, рыбаки оттолкнули ее от берега и тоже попрыгали в нее, заливаясь громким смехом; они утихли, лишь когда Фенсер сказал, что такие звуки не характерны для военных.