Ты когда-нибудь задумывался над нашей социальной системой? Понимаешь ли ты, что каждый раз, когда кто-нибудь думает, что помогает людям тем, что изобрел машину, которая делает ботинки быстрее и дешевле, он только лишает еще больше людей работы, так что они вообще не в состоянии покупать ботинки. Каждое новое изобретение, каждая новая идея, как увеличить производство товаров, только отнимает у людей кусок хлеба. Наша система такова, что улучшить жизнь большинства людей невозможно.
– Что же теперь делать? Стать красным?
– Если бы я знал, что от этого всё переменится, я бы завтра же стал красным. Но это не поможет, и потом – я не люблю красных. Я не люблю советы, комитеты, дураков, которых избирают, полоумных товарищей и проклятое вмешательство везде и всюду. И не люблю общественную собственность. Когда что-то принадлежит всем, значит, не принадлежит никому: получается нечто среднее между музеем и потерявшей хозяина собакой. Существует, молодой человек, одна вещь, на которую правительство должно обратить внимание, но не делает этого, – деньги. Надо ввести другую финансовую систему. Хуже, чем существующая, она не будет. Будь моя воля, я бы выдавал каждому безработному четыре фунта в неделю и заставлял бы тратить их до последнего пенса.
– Нельзя делать этого! – воскликнул Чарли. Он не всегда забывал то, что читал в газетах.
– Нельзя? Почему?
– Нельзя, – замялся Чарли. – Мы не выдержим. Я хочу сказать, что государство обанкротится.
– Ну и пусть обанкротится, пусть обанкротится. Говорят, что мы платежеспособны, а поглядите на нас. Давайте, для разнообразия, попробуем банкротство. Пусть лондонский Сити зарастет травой, как здесь заросли травой судоверфи. Но, дружок, послушай меня минутку, а потом можешь себе ехать в Лондон к тем, кто считает тебя героем, и кое-что рассказать им. Мир в состоянии производить всего черт знает сколько. Сумасшедшее производство началось во время войны, и теперь его не остановишь. С каждым годом новые машины производят новые товары. Например, в Южном Уэльсе добывают громадное количество угля, но там не растет кофе, а в Бразилии кофе идет вместо топлива. Почему так?
– Можно сломать голову, – сознался Чарли. – Каждый раз, когда думаешь над этим, можно сломать голову.
– Потому что мы производим, но не потребляем. Но мы не потребляем не потому, что мы перестали есть, носить одежду, желать другие вещи, а просто потому, что у нас нет денег. У потребителя недостаточно денег, самих потребителей недостаточно, поэтому-то вся машина и останавливается. Всё равно, что играть в покер на фишки, сделанные из тающего льда. Надо или совершенно прекратить эту игру в деньги, что будет чертовски неудобно, хотя, если ты встречал очень богатого человека, то мог заметить, что он действует только чековой книжкой и почти никогда не имеет наличными даже шиллинга, или, отказавшись от этого пути, надо ввести подвижные деньги, дать им возможность широкого обращения среди покупателей и перестать болтать чушь о золотом стандарте и слушать с открытым ртом банкиров. Каждый раз, когда спросят твое мнение о чем угодно, чтобы напечатать его в «Дейли»… как ее? «Трибюн», что ли? – ты должен кричать об этом во всю силу, не забудь, во всю силу, иначе тебя не услышат. И если тебя спросят, кто тебе это сказал, можешь ответить, что тот прекрасный доктор Инверюр, от которого в восторге Министерство здравоохранения благодаря его частым напоминаниям о безработице и недоедании рабочих. А теперь, даже если бы ты казался десять раз героем или был им, тебе всё равно придется уйти из амбулатории, потому что мне надо сходить еще к трем десяткам больных, одна половина которых притворяется, а другая вот-вот умрет. Я постараюсь устроить миссис Аддерсон в такое место, где ее подлечат и так, чтобы это не пробило особенной бреши в твоем бюджете. Зайдешь ко мне через день-два.
– Хорошо, – ответил Чарли, вставая. |